Молча глядел на приятелей высокий рабби. Потом он поднялся и вышел из комнаты, а когда вернулся, в правой руке у него было блюдо с кашей и двумя лепешками, а в левой -- маленькая чашка из кованого серебра, до краев наполненная взбитым яблочным муссом, какой подают на Пасху.

-- Возьмите это и ешьте! -- сказал он, подавая блюдо. -- А когда наедитесь, возьмите эту чашку со сладким муссом и идите обратно к могилам детей.

Оба старика испугались, услышав, что им нужно опять идти на кладбище. Но высокий рабби продолжал:

-- Не бойтесь! Тот, по чьему слову возник мир, имеет власть над живыми и мертвыми, и только Его решение имеет силу. Вы будете сидеть у могил и ждать, пока кто-нибудь из детей не приблизится к вам и не захочет попробовать сладость, ибо духи недавно умерших еще не забыли земную пищу. Тогда вы схватите его за подол рубашки и спросите: "Во имя Того, кто есть Начало и Конец, за чьи грехи пришла в город злая смерть?"

И он произнес над ними слова благословения. Тогда страх оставил их, они встали и решительно двинулись в путь, повинуясь велению высокого рабби.

Они сидели среди могил, прислонившись к ограде кладбища, а перед ними на сырой земле стояла чашка с яблочным муссом. Вокруг царила тишина и непроглядная тьма -- ни травинка не шевелилась, ни звездочка не проглядывала из-за облаков. И пока они сидели и ждали, страх вновь напал на них, и Коппель-Медведь, будучи не в силах больше выносить тишину, начал говорить вслух сам с собой:

-- Эх, сейчас бы хоть грошовую свечку! -- сказал он.-- Я не хочу больше сидеть во тьме. Ведь должна быть полная луна, а я ее не вижу. А может быть, уже пропел петух и луна закатилась? Лучше бы нам сейчас сидеть дома за печкой. От земли так и несет холодом, он лезет мне под куртку, что тать в ночи. Екеле-дурень, я думаю, ты тоже замерз, -- вон как дрожишь! Тут под землей не одна сотня комнат, и все они хорошо устроены, ни окон, ни дверей. Мороз в них не заберется и голод тоже, обоим придется снаружи остаться, век друг за другом гоняться. Стар и млад, беден и богат -- под землей все на один лад...

Последнее слово застряло у него в горле, так как в этот момент перед ним предстало озаренное белым светом дитя. Маленькая Блюмочка взяла в ручки серебряную чашку.

-- Блюмочка-цветик!(1) -- сдавленным голосом воскликнул Екеле. -- Ах, подожди, что же ты уходишь! Разве ты не узнаешь меня? Это же я, Екеле-дурачок, а рядом со мной сидит Коппель-Медведь. Помнишь, как ты прыгала и танцевала, когда я играл на скрипке у вас на улице? И как хохотала, когда Коппель бегал на четвереньках и выделывал свои штуки?

-- Все это, -- сказало дитя, -- было и прошло, потому что все это было только на время. А теперь я вошла в истину и вечность, где нет ни времени, ни страстей!

Серебряная чашка выскользнула у нее из рук и упала на землю. Дитя повернулось и хотело уйти к своим спутникам, но тут Екеле вспомнил наказ рабби, крепко схватил подол детской рубашечки и воскликнул:

-- Во имя Того, кто есть Начало и Конец, заклинаю тебя: скажи и укажи, за чьи грехи в наш город вступила злая смерть?

Всего лишь мгновение длилась тишина. Всего лишь мгновение ребенок неподвижно всматривался в темноту у них над головами -- туда, где над могилами, невидимый взору живущих, парил Божий ангел, хранитель детских душ. Потом дитя произнесло:

-- Ангел Божий сказал, слуга Господа изрек: это случилось за грех Моавов, в котором пребывает одна из дщерей ваших. И Он, Вечный, видел это, и Он, Вечный, карает вас так, как Он покарал племя Моава!

Тут Екеле отпустил подол рубашки, и дитя, словно подхваченное внезапным порывом ветра, взмыло ввысь. Очень скоро оно скрылось из виду, а потом померкло и белое мерцание за темными зарослями бузины.