|
Разозлилась потому, что не смогла припомнить и заново пережить свою жизнь как непрерывную череду кинокадров. Остались только рассеянные то тут, то там знаки препинания — поцелуй, джем, сухие цветы, — которые, собранные вместе, делали Дженет тем, кем она была, — и все же за этим набором не угадывалось никакой божественной логики. Или хотя бы движения. Все это были всего-навсего точки, запятые, многоточия. Но ведь должна была быть какая-то логика. Мог ли пухлощекий ребенок в 1940 году вообразить, что однажды окажется во Флориде и будет следить за тем, как ее собственную дочь запускают в космос? Хрупкая, маленькая Сара, которой предстояло сотни раз облететь вокруг Земли. В 1939-м мы и не думали ни о каком космосе. Космоса еще не существовало.
Достав из сумочки черный фломастер, она написала на сложенном листке бумаги: «Ларингит». Остаток дня она будет говорить только с тем, с кем захочет. Может, Хауи опоздает? Нет — от этого не дождешься.
2
Уэйд сидел на выжженном солнцем бетонном крыльце пункта предварительного заключения, роясь в сумке с мелкими пожитками, которую ему вернули его тюремщики: темные очки, на размер меньше нужного — чтобы не сваливались, бумажник с четырьмя водительскими правами (двумя настоящими — выданными в Неваде и Британской Колумбии, и двумя липовыми — из Миссури и Квебека), лежавшими вместе с плохой ксерокопией американской стодолларовой банкноты; одноразовая зажигалка с логотипом «Питсбургский сталевар» (Откуда она взялась?) и ключи от взятого напрокат «понтиака», брошенного на стоянке у вчерашнего бара. На одежде его оставалось совсем немного мест, не запачканных кровью. Сначала кровь была как сироп, и одежда из-за нее стала липкой, клейкой. Но после того, как Уэйд проспал ночь в камере, кровь высохла и превратила его джинсы и рубашку в продубленную бычью кожу. Да, в этом штате защищать Бога — дело нелегкое. Где Хауи? Уэйд достал гладкий камушек, который подобрал десять лет назад, путешествуя автостопом по канзасским дорогам, — его талисман на счастье: через три минуты после того, как он его подобрал, его подсадила разочарованная в жизни жена бейсболиста из высшей лиги, которая служила ему продовольственной карточкой весь конец третьего десятка. Бип-бип! — Эй, шурин! Хауи звал его со стоянки, где припарковал свой оранжевый фургон «фольксваген» за сетчатой оградой и изгородью из усыпанных розовыми цветами олеандров. Боже. Хауи опять как огурчик. Ненавижу этих огурчиков. Уэйд направился к нему: — Привет, Хауи. Забери меня из этого отстойника. — О'кей, дружище. Слушай, по-моему, у тебя рубашка немножко запачкалась. — Это кровь, Хауи. Не пугайся. И вообще, она не моя, а того козла, который вчера меня достал. Уэйд забрался в фургон, где было жарко, как в пекарне, и Хауи включил зажигание. Кондиционер рванул на полную катушку, и струя холодного воздуха захлестнула салон. Уэйд поставил регулятор на минимум. — Не хватало мне подхватить бронхит из-за твоего чертового фургона. — Просто хотел как лучше, mon frere, mon frere. Ничего страшного, просто эта малышка пускает газы. — И вот еще что, Хауи: я не собираюсь ехать в какой-нибудь шикарный отель весь в крови, как женская прокладка. Сначала надо помыться. Отвези меня к Брунсвикам. Хауи остановился в доме Сариного командира корабля Гордона Брунсвика. — Я сполоснусь, а ты одолжишь мне какую-нибудь одежду. Это предложение застало Хауи врасплох. — К Брунсвикам? Но Сара ничего не говорила, чтобы я отвез тебя к ним. — А тебе что, трудно? — Трудно? Нет, совсем не трудно. |
