Но мы здесь не ставим целью дать полный анализ метаморфозы американского милленаристского идеала. Для нас важно подчеркнуть вслед за многими другими авторами, что уверенность в эсхатологической миссии, в обретении совершенства первоначального христианства, в возможность восстановления рая на земле не были так легко и просто забыты. Очень возможно, что поведение современного среднего американца, равно как и политика и идеология Соединенных Штатов еще отражают последствия веры пуритан в восстановление Рая на земле.

Ностальгия американских писателей по первородству

Подобная эсхатология проглядывает и в том, что можно назвать мятежом против исторического прошлого, мятежом, примеры которого мы находим почти у всех значительных американских писателей двух первых третей XIX века. «Парадизиальные» элементы — по крайней мере иудео-христианского происхождения — к этому времени в той или иной степени претерпели вытеснение. Но мы обнаруживаем здесь стремление к новому началу, воспевание первородной невинности, блаженной полноты бытия, которые предшествовали истории. В своей книге «Американской Адам» (1955), Р. В. Б. Льюис («The American Adam», R. W. В. Lewis) приведет большое число прекрасно выражающих эту тенденцию цитат, причем трудно отдать предпочтение каким-либо из них. В одном из фантастических рассказов — «Земная Катастрофа», написанном в 1844 году, Натаниэль Готорн дает образ космического огня, пожирающего атрибуты геральдики старых аристократических фамилий, одежду, скипетр и другие символы отжившей государственности — но кроме того и всю европейскую литературу и философию. «Теперь, — говорит совершающий богослужение, — мы освободимся от бремени мыслей умерших». И в «The House of the Seven Gables» (1850) один из персонажей, Холгрейв, восклицает: «Неужели мы никогда не освободимся от этого прошлого? Оно давит настоящее как труп гиганта!» Он сожалеет о том, что «мы читаем книги мертвых людей, смеемся их шуткам и плачем слезами мертвых!» Устами своего глашатая Холгрейва, автор сожалеет о том, что публичные здания — «наши соборы, правительственные дворцы, суды, городские отели и церкви» — построены «из такого прочного материала как камень и кирпич. Было бы гораздо лучше, если бы они превращались в руины каждые двадцать лет и тем самым побуждали людей подвергать испытанию и реформировать институты, которые эти здания символизируют» (Льюис, с. 18–19).

То же гневное отречение от исторического мы находит у Торо. Все ассоциирующиеся с прошлым предметы, ценности и символы должны быть преданы огню. «Я представляю себе сегодняшнюю Англию, — пишет Торо, — в виде старого господина, путешествующего с большим количеством багажа, со всем хламом, накопившимся в течение долгой жизни и который у него не хватает смелости сжечь» (Там же, с. 21–22). Льюис показывает, насколько устойчив образ американского Адама и до какой степени глубока вера в то, что Америка дает человечеству уникальный шанс начать историю с нуля.

Ностальгия по первородству продолжала существовать в скрытой форме у многих писателей этого времени. Торо дает великолепные примеры, иллюстрирующие смысл «первородной райской жизни Адама». Он смотрит на своей утреннее купание в озере как на «религиозное упражнение и как на одну из самых прекрасных вещей, которые я делаю» (Там же, с. 22). Для него это ритуал возрождения. Любовь к детям у Торо также носит на себе печать «райской жизни»: «каждый ребенок заново начинает мир», — писал он, может быть, до конца не осознавая глубину сделанного им открытия.

Подобное стремление к «первородному», к первоначальному отражает «архаический» тип менталитета, сопротивляющийся истории и возносящий сакральность жизни и тела.