«Худшая из лучших у Конрада», — так они формулируют свое мнение о ней. Как бы там ни было, последние десять лет своей жизни Конрад жил в ореоле славы. На его растущую известность обратил внимание Горький. «Каприз Олмейера» был им включен в «Библиотеку всемирной литературы», и предисловие к роману написал Корней Чуковский.
Когда Конрад скончался, один из некрологов принадлежал Хемингуэю. «Когда я слышу, — сказал Томас Манн, — как меня называют „первым повествователем эпохи“, я затыкаю себе уши. Глупости! Им был не я, им был Джозеф Конрад, что следовало бы знать».
«Первый» не означает «лучший» или «крупнейший», это — указание на старшинство. Издалека, с моря, а в сущности еще с украинских степей, составлявших как бы дно, основу конрадовского «моря», капитан Коженевский раньше многих литераторов подошел к специфическим проблемам столетия и стал искать средства для их выражения.
Все же конрадовская известность оставалась довольно узкой. Вернее, у него образовалось две славы, две репутации. Сравнительно широко он прославился как еще один певец морских приключений. Другое дело — отклик тех, кто понимал, что тут не одно море и не только приключения. Подлинное, поставившее его на особое место, признание пришло к Джозефу Конраду уже во второй половине нашего века, когда в самом деле стало ясно, что волны и штормы, которые треплют его стойких капитанов, сродни острейшим тревогам времени.
Для того чтобы позиция Конрада стала сразу понятной, приведем небольшие отрывки, но прежде выслушаем Бертрана Рассела. Известный английский философ, знавший Конрада, сказал о нем: «Жизнь более или менее цивилизованную, нравственную Конрад представлял себе чем-то вроде опасной тропинки, пролегающей на поверхности тонкого слоя чуть остывшей лавы, которая в любой момент может вдруг снова закипеть, и тогда пучина поглотит неосторожного». Характеристика краткая, но верная.
Такому взгляду на вещи Конрада научил его жизненный опыт, охвативший время на рубеже веков и опоясавший земной шар от Бердичева до Бангкока. С детских лет он убедился, что такое самодержавие, царизм; не из вторых рук он узнал, что такое империализм и колониализм в ту пору, когда многие еще думали, что это — «аванпост прогресса» (так и называется важнейший рассказ Конрада); он видел продажность, коррупцию на всех уровнях вплоть до самого «цивилизованного». Конрад видел и другое — честь, мужество, видел тоже на всех уровнях, начиная с тех украинских крестьян, которые провожали его мать в последний путь. Он видел, как дорого это мужество и чего, в самом деле, стоит способность удержаться на узкой тропе чести. Конечно, многого он не видел и даже не хотел видеть, в том числе, в борьбе за ту же человеческую честь, и все же увиденное и запечатленное им — серьезный и суровый урок.
В самом начале столетия он писал: «Когда разлетится вдребезги последний акведук, когда рухнет на землю последний самолет и последняя былинка исчезнет с умирающей земли, все же и тогда человек, неукротимый благодаря выучке по сопротивлению несчастьям и боли, устремит неукротимый свет своих глаз к зареву меркнущего солнца» (1905). Не правда ли, кажется, будто мы нечто подобное уже где-то читали? Ну, конечно, вся западная литература в нашем веке, начиная с «Любви к жизни» Джека Лондона и кончая «Стариком и морем» Хемингуэя, говорившая о человеческой стойкости перед лицом немыслимых обстоятельств, была в своем роде эхом этих слов Конрада, вернее, этой идеи, пропитывающей его творчество. Взгляните на дату — Конрад говорит о «последнем самолете» спустя всего два года после того, как оторвался от земли первый крылатый аппарат. Да, очень рано, как бы пророчески, почувствовал Конрад, что наступает время, которое потребует от рода людского совершенно исключительной, небывалой в истории стойкости. |