Изменить размер шрифта - +
В сумме получается минус два.

— Хорошо, пусть будет так. Но ведь и в твоём случае, получаются огромные временные затраты. Вот ты, Володя, скажи: сколько времени ты затратил, пока, как сам выражаешься, высиживал яйца, потом выкармливал своих утят да гусят, охранял их?

— Девяносто дней и ночей.

— Девяносто суток, значит. И это всё — ради того, чтобы, аж через год, получить всего несколько десятков яиц.

Для людей, живущих в поместьях, намного рациональнее будет приобрести на рынке цыплят или самим их вывести зимой с помощью электроинкубатора, через четыре-пять месяцев они начнут нестись.

На второй год, перед наступлением зимы их, как правило, забивают, потому что яйценоскость к третьему году снижается. Вот и убивают, а новых заводят. Такая технология.

— Это технология вечно повторяющихся забот, папа. Необходимо кур каждый день кормить, заготовить корм на зиму, а через год ещё и новых выводить.

— Ну да, кормить и новых выводить, но, по современной технологии, это — не так трудоёмко, как в твоём варианте.

— Но, ведь, девяносто дней — это срок запуска вечной программы. Вернувшись, птицы уже сами будут выводить своё потомство, учить его общению с людьми и возвращаться на родину.

Они так будут делать тысячи лет. Человек, запустивший эту программу, подарит её будущим своим поколениям… Вернёт для них маленькую частичку Божественной экономики.

Затраты в девяносто дней, в расчёте на одно произведённое яйцо, через сто лет будут исчисляться минутами и уменьшаться с каждым годом.

— Но, всё же, затраты есть, а ты их не учёл в своих расчётах.

— Затратам есть противовес великий, не менее он значим, чем продукт, произведённый птицами.

— Какой противовес?

— Когда весной из дальних стран вновь прилетают птицы в леса, поля родные, им люди радуются. От благотворной радостной энергии болезни многие уходят от людей.

Но в девяносто раз сильней энергия та будет, когда не просто прилетят с юга они.

Когда вернутся непосредственно к тебе и радостными криками или пением восторженным приветствовать начнут живущего в поместье человека.

Их пение не только человеку, всему пространству радость принесёт и силу.

Володя говорил вдохновенно и уверенно. Дальнейший спор с ним выглядел бы глупо.

Я сделал вид, будто размышляю или считаю что-то про себя. Немножечко досадно стало оттого, что нечего мне сыну подсказать или научить его чему-то.

И что ж это за воспитание такое здесь, или обучение своеобразное. Сын мой передо мной, а будто бы с другой планеты иль цивилизации иной ребёнок.

Иное представление о жизни в нём, иная философия и скорость мысли.

Расчёты делает мгновенно. И ясно, ведь, понятно стало, хоть год на компьютерах считай, а его расчёты поточнее будут.

Всё как-то в нём, как будто, перевёрнуто. Или точнее, может быть, сказать: так, до какой же степени мы извратили жизнь свою? Её понятия и смысл. И катастрофы все от этих извращений происходят.

Всё это, несомненно, так, и всё же. Как хочется хоть чем-то быть полезным сыну. Но чем? Уже не надеясь ни на что, я его спросил небрежно так, спокойно:

— Я, в общем-то, подумаю над экономикой твоей. Быть может, ты и прав… А вот, скажи, сынок. Ты здесь задачки разные решаешь, играешь. А проблема у тебя хоть какая-то есть?

Володя глубоко и как-то очень горестно вздохнул, немного помолчал и ответил:

— Да, папа, есть проблема у меня большая. И только ты можешь помочь её решить.

Володя был грустным, а я, наоборот, обрадовался, что он нуждается в моей помощи:

— И в чём же заключается она, твоя большая проблема?

 

Большая проблема

 

— Ты помнишь, папа, я говорил тебе в прошлый твой приезд, как готовлюсь уйти в ваш мир, когда подрасту?

— Да, помню.

Быстрый переход