Болан проследил за ними до тех пор, пока они не исчезли за дверью.

Не там ли террористы держали Лаконию? Болан отложил бинокль.

Этим лагерем, как ему было известно, командовал Хатиб. Но если двое остальных позволяли себе перечить ему, значит, они были здесь не последними фигурами, иначе смиренно склонили бы головы, стоило только Хатибу начать на них орать.

Теперь вся троица находилась в хижине. Мак подумал, что на нее стоило бы взглянуть поближе.

Палач подхватил свой рюкзак и «стоунер» и углубился в заросли. Он намеревался обойти вокруг лагеря, не очень, однако, от него отдаляясь. Нужно было получше ознакомиться с местностью.

Убежище арабов находилось на небольшом плато под самым гребнем горы. Мак решил, что как только он закончит разведку, то заберется наверх. Таким образом он получит отличный обзор всего орлиного гнезда, в котором засел противник. И одному Богу известно, какую брешь в системе обороны этих проклятых фанатиков ему тогда удастся найти!

Глава 5

Хатиб аль-Сулейман злобно смотрел на трех находившихся с ним в хижине человек. Наконец, взгляд его остановился на том, кто встретил его у входа.

— Ну так что, Фуад, — вкрадчиво спросил он, — ты узнал еще что-нибудь интересное?

Фуад пожал плечами.

— Ничего нового, брат мой. Вот уже несколько часов, как он потерял сознание. Думаю, ему больше нечего нам сообщить...

— Ах, ты думаешь! — заорал Хатиб, сатанея от ярости. — Кто тебя просит думать? Мне нужно знать наверняка! — резко повернувшись, он бросил: — Ахмад!

— Да? — отозвался тот, продолжая подпирать стену в глубине хижины.

— Пленник тебе что-нибудь сказал?

— О! Массу вещей, Хатиб, — ощерился Ахмад.

Вытащив из кожаных ножен кинжал, он поиграл им, пуская блики отточенным, как бритва, лезвием, и добавил:

— Он говорил, а скорее, стонал, просил, умолял. Однако...

— Однако что?

— Возможно, он знает еще кое-что, что могло бы нас заинтересовать. Мы устроим ему еще один небольшой сеанс...

— Нет!

Крик этот вырвался у девушки, казалось, из глубины сердца. Трое мужчин обернулись в ее сторону и недоуменно уставились на нее.

— Сорайя! В чем дело? Неужели ты не хочешь, чтобы мы удостоверились в том, что пленнику нам больше нечего сказать? — спросил Хатиб.

— Вот именно! Он нам уже выложил все, что ему было известно, я в этом уверена. Он всю ночь кричал от боли и стонал, как умирающее животное. От боли он уже потерял рассудок. Он бы уже все давно сказал, если бы что-то знал...

— Я так не думаю, — перебил ее Ахмад. — Мне часто приходилось сталкиваться с такими людьми, как он!

— А я столкнулась с этим один раз, и с меня достаточно! Похоже, ты получаешь особое удовольствие, истязая свои жертвы!

Хатиб вдруг вспомнил, что Сорайя — бедуинка, но родилась и выросла не в пустыне, Ахмад же был туарегом, а, как известно, туареги отличаются гораздо большей жестокостью, чем бедуины. Взяв в плен врага, они испытывают ни с чем не сравнимое удовольствие, пытая его дни и ночи напролет, наслаждаясь криками и стонами своей жертвы. С садистской изощренностью они поддерживают жизнь в теле пленника так долго, насколько возможно, кромсая и уродуя его своими острыми ножами сантиметр за сантиметром. И чаще всего несчастный сходит с ума задолго до того, как душа покинет его тело.

— У тебя слишком мягкое сердце, сестричка, — проворчал Ахмад. — Разве ты забыла, что наше дело требует быть твердым и телом, и душой?

— Я предана нашему делу не меньше, чем ты! — сорвалась на крик Сорайя.