|
Выступив инициатором монтгомерийского бойкота, Кинг туманно ссылался на Гегеля как на пророка «креативного конфликта». Упоминать Ганди и его американских предшественников — в качестве святых — он начал, лишь когда кто-то намекнул на необходимость найти более подходящий эталон предтечи «ненасильственного возмущения». Философских вопросов гражданского неповиновения Кинг вовсе не касался. А в своем наиболее ярком призыве, в «Письме из Бирмингемской тюрьмы», написанном через восемь лет после монтгомерийского бойкота, он не упоминает ни Ганди, ни Торо. Вместо этого Кинг цитирует Блаженного Августина и Фому Аквинского, позиции которых едва ли назовешь антиавторитарными. Логика Кинга тоже не безупречна. В качестве образца гражданского неповиновения он приводит не Ганди, а Сократа — фигуру, действительно способную послужить эталоном во многих благороднейших аспектах, но в этом контексте несколько неожиданную. Ведь Платон в своих трудах цитирует его категорическое осуждение гражданского неповиновения Критона. В письме Кинга даются следующие характеристики акта гражданского неповиновения: 1) открытость; 2) ненасильственный, «любящий» характер; 3) участники с готовностью принимают наказание. И тут же приводит пример «Бостонское чаепитие, участники которого: 1) составили тайный заговор и замаскировались под индейцев; 2) применили вооруженное насилие, смели охрану и готовы были к вооруженному сопротивлению; 3) избежали наказания (Сэм Адамс и его «Комити оф Корреспонденс» вызывающе угрожали Англии, предостерегая от попыток наказать смутьянов). Да и другие примеры, приведенные Кингом в этом письме, что касается логики, явно прихрамывали.
Как и Моисей, Кинг был не из «самых мозговитых». Досконально изучил он только один источник: Библию. Все иные изречения лишь оттеняли и орнаментировали основные мысли. И он использовал их потому, что считал себя не просто проповедником, а больше, чем проповедником. Но это «больше» должно было придать ему вес в качестве именно проповедника. Пытаясь убежать от судьбы, Кинг лишь прочнее к ней привязывался. Как проповедник он лучше подготовлен, нежели любой белый шериф: образованный, поездивший по свету, опытный, уравновешенный. Этот «огузок» мог сказать «нет», и его «нет» звучало орудийным залпом. Интересно сопоставить Мартина Лютера Кинга с другим выходцем из семьи проповедника, с Джеймсом Болдуином. Болдуин стал проповедником, чтобы вырваться в светский мир. Кинг же учился, чтобы войти в более широкий, всеобъемлющий мир религии, в котором слово «проповедник» не звучит упреком. Докторский титул придавал весомость его работе и ему лично. Он стремился к тому, чтобы его называли «Г’сподь». Он стремился к утверждению религии Юга. Он был в центре всего, он стремился к обретению достоинства как к конечной цели всех возмущений негров. Его талант, его сообразительность, обучаемость, универсальность, годы, посвященные философии и теологии (к которой он не питал особой склонности), были направлены на получение власти. Его книги и ученые степени — лишь инструменты, оружие. Приставка «доктор» перед его фамилией потребовалась Кингу для того, чтобы каждый негр Юга получил приставку «мистер» перед своей. И они это понимали. Они ощущали его достоинство как свое. Нобелевская премия имела вес лишь в той степени, в какой она помогала им. Как сказал Т. О. Джонс: «Никакой другой вождь не вызовет таких чувств, какие вызвал он».
Нашим автобусам предстоял долгий десятичасовой путь: всю ночь мы должны были ехать через Миссисипи, Алабаму, Джорджию. Автобусы не отличались удобством. Компания «Грейхаунд», все машины дальнего следования которой оказались заняты, прибегла к помощи мелких транспортников и арендовала автобусы у местной фирмы. И ноги в проход не высунешь, там тесно понатыканы раскладные стулья. |
