— Славная работенка, — согласился Гэллоуэй. — В следующем месяце пойдет четвертый год, как я здесь. Пока не жалуюсь.

Коли так, ему, стало быть, не меньше двадцати пяти, подумал Серж. Но из-за песочного цвета волос да веснушек его запросто можно принять за старшеклассника.

— Твое первое субботнее дежурство?

— Ага.

— Выходные — дни особые. Не исключено, что нам придется поразвлечься.

— Надеюсь.

— Еще не бывал в переделках?

— Нет, — ответил Серж. — Принял несколько сообщений о кражах. Выписал десяток повесток и штрафных талонов за нарушение правил уличного движения.

Оформил пару алкашей. И ни единого ареста по уголовке.

— Что ж, постараемся где-нибудь раздобыть для тебя уголовку.

Гэллоуэй предложил Сержу сигарету, и тот не отказался.

— Спасибо. Как раз собирался просить тебя притормозить, чтобы купить курево, — сказал Серж, давая Гэллоуэю прикурить от своей самодельной «свистульки» — гильзы, к которой раньше был приделан медный шарик с якорем, а теперь на том самом месте осталось лишь голое металлическое кольцо. Эмблему морских пехотинцев он отодрал в Окинаве, после того как его высмеял насквозь просоленный «дед», отслуживший к тому времени полтора года. Он заявил, что одни лишь чокнутые и бредящие армией салаги таскают в карманах «свистульки» из гарнизонной лавки, с огромными эмблемами.

Вспомнив, как страстно желали юные морячки-пехотинцы поскорее отведать соли, Серж улыбнулся. Вспомнил он и про то, как они терли щетками и обесцвечивали свои новые рабочие брюки, как загребали бескозырками морскую воду. Видно, я еще не до конца избавился от этого мальчишества, подумал он. Взять хоть сегодняшнее смущение, когда Перкинс заговорил о ворсинках на его мундире.

Беспрерывная болтовня на полицейской волне все еще доставляла Сержу немало хлопот. Он знал, что понадобится какое-то время, прежде чем он научится сквозь мешанину звуков на их частоте без труда распознавать номер своей машины — Четыре-А-Сорок три. Некоторые голоса операторов из Центральной службы связи он уже различал. Один был похож на голос старой девы-учительницы, другой — на голос юной Мэрилин Монро, а третий говорил с явным южным акцентом.

— Нас вызывают, — сказал Гэллоуэй.

— Что?

— Попроси ее повторить.

— Четыре-А-Сорок три, повторите, пожалуйста, — сказал Серж. Карандаш его завис над блокнотом с отрывными листами, закрепленными на металлической панели перед «горячей простыней» — экраном для срочных записей.

— Четыре-А-Сорок три, — заскрипела глоткой «старая дева-учительница», — Южная Чикагская, один-два-семь, ищите женщину, рапорт четыре-пять-девять.

— Четыре-А-Сорок три, вас понял, — ответил Серж и повернулся к Гэллоуэю:

— Прости, я пока не умею различать в этом бедламе наши позывные.

— Ничего, скоро научишься — и сам не заметишь, — сказал тот, разворачивая машину на стоянке перед автозаправкой и направляясь на восток, к Чикагской улице. — Где живешь? — спросил он, пока Серж делал глубокую затяжку, пытаясь прикончить сигарету до того, как они прибудут на место.

— В Альхамбре. Снимаю там квартирку.

— Далековато добираться на службу из Китайского квартала, а? Потому и переехал?

— Точно.

— Женат?

— Нет, — ответил Серж.

— А родители где? В Китайском квартале?

— Нет, умерли. Оба. Там у меня старший брат.