Пока в оцепенении они осматривали картину разгрома, хозяйка собралась и побежала извещать Светлявскую и «Казака». Ее муж, машинист паровика, за полицией идти отказался, он молча забрал лопату у Шульца и удалился с нею к себе.

— Смотрите, это же котелок Артемия Ивановича! — Фанни указала на помятый головной убор, валявшийся справа от двери, там, где пол был заляпан пятнами крови.

— Наверное, его треснули вот этой доской, — сказал Посудкин, — как только он вошел в комнату.

— Это значит, что он выследил шпионов, устроивших здесь погром, — сказал Шульц. — Но они заметили его, подстерегли за дверью и напали на него, как только он вошел. А потом оттащили к Роне и там утопили. Русская тайная полиция всегда расправляется так с нежелательными свидетелями.

Фанни подняла котелок, уткнулась в него лицом и зарыдала. Все присутствующие сняли шляпы. Последнее время Гурина среди эмигрантов действительно недолюбливали, особенно после истории с лягушками, но его подвиг искупал все грехи.

Шульц вдруг бросился на улицу и, убедившись, что мсье Куна больше нет в окне, начал колотить в дверь.

— Немедленно открывайте! У вас в доме скрывается человек, который совершил этой ночью разбой в нашей типографии и убил нашего товарища!

Народовольцы последовали его примеру. Насупленная хозяйка затворила за своим постояльцем дверь на двор, попробовала на зуб пятифранковую монету и подошла ко входной двери.

— Убирайтесь отсюда! Я не собираюсь открывать вам дверь! Если у вас претензии к мсье Куну, то приходите с полицией! Понаехали тут…

— Тогда мы будем стоять здесь, пока не явится полиция, — крикнул хозяйке Шульц. — И никого не выпустим из этого дома. Фанни, зовите полицию.

А в это время похороненный товарищами Артемий Иванович ехал в Париж в пустом купе второго класса и стеклянными глазами смотрел в окно. Весь его пиджак и брюки были измазаны в лебедином дерьме, из-за чего блузник на платформе отказался выдать ему плед, на лбу налилась синим огромная шишка, покрытая коркой запекшейся крови, и хотя Артемий Иванович застегнул пиджак до самого ворота, а ноги поставил на латунную грелку с горячей водой, сунутую ему кондуктором для обогрева перед самым отправлением, его все равно била дрожь. Он боялся агентов Рачковского, которые могли, не зная о том, что он свой, еще раз попытаться прикончить его. Одного из них, толстого брата-славянина, который сел на этот же поезд, он удачно заметил на вокзале и вынужден был скрываться в ватерклозете, пока не убедился, что тот занял свое место в вагоне первого класса.

И ведь все пропало! Налаженная жизнь в уютной дешевой Женеве, никчемные безобидные революционеры, уютные вечера с Фанни… Ах, Фанни-то. Фанни! Артемий Иванович даже пнул со злости латунную грелку. Вот какая змеюка-то оказалась! А он-то считал, что уже почти подвел ее к решению оставить все эту революционную болтовню народовольцам и заняться делом — поступить на службу к Рачковскому. А уж он, Артемий Иванович, в ответ на ее согласие дал бы свое и женился бы чинно и благородно.