Впрочем, характер у нее был отходчивый. Отбушевавшись, бабушка Нина удивительно быстро успокаивалась и принималась за привычные дела.

Таня же после каждой бури переставала на какое-то время любить скандальную бабку, желая только одного – вернуться к себе домой, к своим «волкам».

Собачья кровь

По ряду намеков и с той, и с другой стороны Таня сознавала, что все неудачи, шероховатости ее характера, робость в школе, когда ее вызывали к доске, замкнутость и ряд других уродующих ее личность черт – все это связано с кровью, которая в ней смешалась как-то не так. Недаром Римма Михайловна, разглядывая очередную Танину тройку, а то и двойку, понуро притащенную из школы внучкой, которая дома знала в с е, бурчала в сторону еле слышно: «Собачья кровь». Кого она награждала этим эпитетом? Внучку ли, учительницу?

Как-то Таня, распаленная подростковой гормональной перестройкой, все же крикнула:

– Чья кровь собачья?

И Буся, опомнившись и явно устыдившись, принялась уверять, что она вспомнила кого-то на работе. Просто внезапно вспомнила и сказала не думая. И просит ее простить.

Много позже Таня разобралась, что ругательство это шло из бабушкиных польско-белорусских недр. «Пся крев» – так это звучало по-польски. Совсем не обидно. Просто как «черт побери». Но в переводе на русский нейтральность развеивалась, как сигаретный дымок. «Собачья кровь» – это была обида нешуточная.

Как ребенку надлежало разбираться в лингвистических нюансах?

Эх, не понимали бабушки, что любое слово материально, любое пожелание воплотится. Это только лишь вопрос времени.

Не холера, так другая болезнь приклеится; не тело, так душу раздерет на части – это уж точно…

Вина

Но вдруг… Вдруг в пугающей тишине ночи пришел Тане на память и еще один ответ на вопрос «за что?».

Кое-что она накликала себе сама.

В студенческие ее годы началась в Москве бурная ночная жизнь. Кто-то ходил по клубам потанцевать, себя показать, на людей посмотреть. Кто-то втягивался в страшное и постыдное. Родителям ночная жизнь в их юные годы была неведома. Они не могли отнестись с пониманием к тому, что не пережили на собственном опыте.

Весь город в ту пору по чьей-то злой воле лишился сна. Бурно проживали свою юность подростки. Тряслись от страха за детей и непонимания происходящего родители, чьи жизни сжирались еженощным страхом. Наступило время странных повальных смертей: юность гибла от наркотиков, зрелые, полные сил сорокалетние граждане – от инфарктов и скоротечных злокачественных образований. Это был массовый уход, жертвы которого не подсчитаны, да и вряд ли будут.

Таня, гордо чувствовавшая себя совершеннолетней и свободной, самозабвенно тусовалась. Она уходила в десять вечера, «на пару часов», но никогда не возвращалась в обещанное время. Заваливалась она домой в 5 или 6 утра, когда закрывались клубы. И бухалась отсыпаться. Родители, не спавшие из ночи в ночь в ожидании, как-то разом постарели. Учеба была заброшена. Жизнь трещала по швам, но катилась весело. Думать ни о чем не хотелось. Хорошо еще, к этому времени дед с бабкой отселились от них, купив квартиру в их же подъезде у отъезжающих на ПМЖ за рубеж соседей. Приобретали они новое жилье, предполагая, что потом оно достанется внучке. Этот разъезд, как позднее осознала Таня, и спас их жизни. Они ночами спали! А вот у отца случился инфаркт, заставивший Таню опомниться и вернуться в русло человеческого поведения. Но еще до отцовской болезни случился один эпизод.

Как обычно, Таня, вернувшаяся домой под утро, нырнула в постель, вытянулась блаженно под одеялом. Спаааать! Больше ей ничего не хотелось. Сон уже подступил вплотную. И тут в комнату вошла мать.