«А что там есть, ради чего стоило бы перешагивать ступени?»

Так отвечал он себе — взрослый, усталый и умудренный превратностями только что пройденного пути. «Ведь если в жизни есть хоть одно предательство, которого можно бы избежать, — за это нужно бороться зубами и когтями! За право не предать, остаться собой и — не только для других. Другие приходят и уходят, а с самим собой предстоит бороться всю жизнь, едва ли не до последнего часа… А если ты сейчас пройдешь эти несчастные последние ступени, испытание закончится. Наваждение исчезнет, ты обретешь ту, которую желал, или, во всяком случае, у тебя появится немалый шанс. И позади останется зияющая пропасть.

Значит, вся эта лестница, все ступеньки твоих испытаний и обретений, которых не измерить шестью днями странных чудес, должна рухнуть. Обвалиться, лишенная опор, перил, на худой конец, даже не слишком-то крепкой руки, удерживающей связь времени, текущего через тебя самого тревожно и медленно, со временами всех остальных ступеней, увязанных друг с другом волшебной волей удивительной девушки. И она рухнет, эта зияющая пустота позади, увлекая за собой всю лестницу, до себя и после. Сумеешь ли ты тогда удержаться, балансируя в небе, отыщут ли ноги новую опору? Не знаю…»

Так понимал он — просто и горько, чувствуя, как эта неизбежная горечь понимания и обретения нового осветляет голову, подобно перцу, очищающему черную дурную кровь. И вся его предыдущая жизнь, все фантомы, являвшиеся в сновидениях, рассыпались карточным домиком, пустой золой, отгоревшей бесполезно, без тепла. Ибо откуда и взяться теплу, коли сам огонь так иллюзорен?

Вадим был теперь самим собой; во всяком случае, уверенность в этом крепла с каждым мгновением. И в то же время вся память об иной жизни, привязанности и телефоны, заботы и родственные связи, приятели и сослуживцы — все они растворялись, текли, превращаясь в прозрачный дымок с легким привкусом рябиновой горечи и книжной пыли.

Иногда стоит просто зажмуриться покрепче, дабы ощутить всю хрупкость и непостоянство бытия. Во всяком случае, открыв глаза вновь, он увидел прямо перед собой надвинувшееся встревоженное девичье лицо — с насупленными бровями, прищуренными глазами и двумя смешливыми морщинками. Нюта держала его за плечи и тихонечко трясла. Словно он был полон воды, а она норовила осторожно взболтать то, что было на дне!

— Ты что, заснул? — с облегчением и одновременно — нарождающимся раздражением зашипела она.

Вадим обалдело кивнул.

— Чокнулся, да? — язвительно прокомментировала девочка.

— Нет, — прошептал Вадим. — Просто, видимо, пришло время досмотреть сон, который оборвало сегодня утром.

— Как оборвало? Что именно? Почему ты так думаешь? — выдал целую серию красно-черный волшебник-арлекин, точно запрограммированный механический попугай.

— А что ты видел сейчас? — с солидным интересом полюбопытствовал пьеро.

— Я видел себя взрослым, — сказал Вадим. — Понимаете? Это был на самом деле я.

— И что? — спросили его уже все нестройным хором.

— Я был большой, — хрипло произнес мальчик. — Просто огромный… Как будто мне было лет тридцать!

— Что же тут огромного? — фыркнула Нюта. — Через пятнадцать лет ты таким и будешь. Наверно… — прибавила она уже осторожнее.

— Это когда смотришь со стороны — кажется, ерунда. Как все взрослые, — покачал головой Вадим. — А вот когда — изнутри!..

— И что, что ты там делал? — затормошила его девочка.

— Я… наряжал елку, — ответил Вадим.