Увидев тысячекарбованцевые купюры, жена Синицы даже зажмурилась. Гапочка вытряхнул деньги на стол, посчитал купюры в одной заклеенной пачке.
– Сто тысяч! – объявил. – А всего таких – пятнадцать. Полтора миллиона. Прошу понятых проверить.
Синица с женой стали считать, Ивану Павловичу было гадко смотреть, как слюнявят пальцы, стараясь не ошибиться – отвернулся, еще раз укоряя себя – мог бы оставить дипломат у Бондаревых, люди надежные, ни о чем не расспрашивали бы, передали бы Марии дипломат через какое-то время: и ей бы на пользу, и ему не помешало бы. Передачи ведь надо же за что-то покупать.
А обыск приближался к концу: незаметно, но ведь миновало уже чуть ли не два часа.
– Все, – наконец сказал Гапочка, подсунув понятым протокол, – прошу расписаться.
ЯРОВОЙ
Ярового задержали на киевской квартире и арестовывал его сам Задонько.
Полковник договорился с дворничихой: она позвонила Яровому, сообщив, что принесла новые книжки для оплаты жилья. Леонид Александрович открыл, а лейтенант Онопко, бесцеремонно отстранив его, вошел в квартиру. За ним последовали полковник и члены оперативной группы. Еще и дворничиха с соседкой – в качестве понятых.
Яровой воспринял милицейское вторжение с пониманием. Не возражал, лишь, прочтя прокурорское постановление, усмехнулся и спросил:
– Что же вы будете искать?
– Все вещи будут описаны, – сообщил Задонько, – поскольку, считаю, без конфискации не обойдется.
– За что же такое на мою голову?
– Не надо прикидываться, Леонид Александрович, все вам известно не хуже, чем мне.
– Может, известно, может, нет…
Задонько подал знак подчиненным, чтобы начинали обыск, сам же сел в углу большой, хорошо обставленной гостиной с ковром во весь пол. Представился:
– Начальник управления по борьбе с организованной преступностью Министерства внутренних дел полковник Задонько Николай Николаевич. Не хотели бы вы, Леонид Александрович, немного поговорить со мной – неофициально?
– С радостью, – расплылся в улыбке Яровой. – Никогда не возражал против душеспасительных бесед, а с начальником министерского управления – тем более.
Он устроился в кресле возле полковника и, положив пачку американских сигарет на журнальный столик, сказал:
– Коньяку не предлагаю, поскольку…
– При исполнении служебных обязанностей, – подхватил Задонько. – Но, если честно, – и не пил бы с вами. Никогда.
– Это почему же?
– Потому что брезгую.
– Еще несколько лет назад за такие слова… – нахмурился Яровой, – вылетели бы с работы.
– Времена меняются, Леонид Александрович. И вы нынче не первый и не член ЦК… Точно, еще несколько лет назад вы меня с дерьмом смешали бы.
– Попробую и сейчас.
– Не удастся, пан Яровой, или, может, величать вас, как раньше, товарищем?
– А как хотите. Только не советую так начинать разговор. Потому что не выйдет душевного.
– А я и не очень-то стремлюсь к этому. Неофициальный разговор, просто неофициальный, вас устраивает?
– Вполне.
– Тогда объясните мне, зачем вам понадобилась вся эта афера? Неужели не ясно было, чем все кончится?
Леонид Александрович закурил, изобразил на лице блаженство, помахал ладонью, разгоняя дым, и спросил:
– Что-то не понял вас, полковник. Что вам от меня нужно? Карусель какую-то закрутили…
– Я на вашем месте был бы откровеннее. |