Предводителю народного ансамбля Павлу Романовичу было лет сорок пять, может чуть больше. Худобой он напоминал Кощея Бессмертного в молодости. Длинные темные волосы собраны в низкий хвост. Длинная, но редкая борода. Скорее даже бороденка.

Через лоб с залысинами повязана яркая лента. Мужчина облачился в длинную льняную белую рубаху с алой вышивкой на груди и на рукавах. Широкие синие шаровары и высокие сапоги дополнили яркий образ народника.

– Восславим Яромира, надёжу и опору нашу! Кто мы без него? – вопросил Павел Романович зычным голосом.

– Нет, никто! – хором ответили женщины и отвесили земной поклон.

Руководитель достал камертон, слегка щелкнул по нему ногтем, призывая к вниманию. Красивый жест, намекающий на то, что у мужчины музыкальное образование. Приятный высокий звук поплыл по воздуху.

Начавшаяся вслед за этим какофония из шумовых инструментов и нестройного пения заставила меня усомниться в том, что камертон вообще был тут нужен.

Мужчина самозабвенно дирижировал и подпевал женщинам низким басом.

Водитель время от времени бил в бубен и гудел в рожок. На водителе рубаха оказалась из желтого шелка без пуговиц. Он завязал ее полы на поясе. Рубаха больше подходила для цыганского ансамбля или для исполнителя венгерских танцев в оперетте. Очевидно, другой не нашлось. Мужчина надел ее поверх футболки. На голове у него тоже красовалась пестрая лента.

Эхо нестройных голосов отражалось от водной глади и затихало в ивах, росших на противоположном берегу.

В деревне завыли собаки. Видимо, они не привыкли к народному пению.

Я прошлась вдоль пруда. Красивое место. От громких дребезжащих звуков рожка резало в ушах. Еще бы тишины сюда. Минут через двадцать вопли стихли, я вернулась к автобусу. Из ближайших домов к нам решительно направлялись местные жители. Некоторые держали в руках сельскохозяйственные орудия труда – грабли и лопаты. Похоже, их не сильно обрадовал визит народников.

– Все, поехали, – скомандовал предводитель, опасливо поглядывая на стремительно приближавшихся аборигенов.

Ансамбль спешно погрузился в автобус, и мы продолжили путь.

Одна из женщин затянула заунывную песню:

– Матушка голубушка! Ох!

Не отдай ты меня замуж! Ох!

Не люб он мне! Не люб! Ох!

Остальные подхватили:

– Не отдай, не отдай!

Лучше в речке утоплю у ся!

Сплошной позитив! И полное отсутствие рифмы. Ее дополняли стоны и причитания.

Воткнула в уши наушники и поставила громкость на максимум. Рамштайн заглушил народников. Не слишком люблю тяжелый рок. Но в данном случае это единственное спасение.

Смотрела в окно и любовалась пейзажами. Какие просторы! Бескрайние поля, холмы, покрытые лесом.

Через Рамштайн нет нет, да и пробивались зычные голоса народниц.

Свернули на грунтовую дорогу и затряслись по кочкам. Пару раз автобус сильно наклонялся в сторону. Мне казалось, еще немного и он свалится на бок. Но водитель уверенно вел его вперед. До усадьбы ехали долго, глотая дорожную пыль и подскакивая на ухабах.

Пение, наконец, прекратилось. Дамы принялись обмениваться пирожками, бутербродами и прочей снедью, что берут в дорогу. Меня это порадовало. Сейчас их рты были заняты активным поглощением пищи, а не пением.

Поняла, что тоже проголодалась. Я ж толком не позавтракала. Проглотила на лету кусочек сыра, запила водой и все. Времени у меня было в обрез, я опаздывала. Хорошо хоть успела бутерброды себе сделать. Так что на обед у меня еды достаточно.

Достала батончик из мюсли с сушеными фруктами и принялась жевать его. Очень хорошо утоляет голод. И калорий немного.

Через час стало ясно, что мы заблудились. Водитель развернул автобус, и мы затряслись в обратном направлении.