Я относился к ней, как к девчонке-въерхе. Той, что думает лишь о модных шмотках и парнях. Хотя, скорее, как к забавной игрушке.

И напрочь забыл, что Вирна человек.

Человек, которого можно просто вышвырнуть из академии за единственный прогул, уволить за то, что ты не понравился одному засранцу-въерху, или сбросить в океан, потому что никто не станет тебя искать. Как мусор.

Только Мэйс мусором не была. Игрушкой тоже. Она была живой. Настоящей. Сильной.

Как океан.

Даже произошедшее этой ночью ее не сломило, хотя я видел, что девчонка едва сдерживает слезы, прячет их за показным безразличием. Что ж, сегодня у меня получилось вызвать в ней эмоции. Дважды. Но от своей выходки гадко было до сих пор.

Что я говорил про долг Мэйс? Теперь я ее должник. Того, что Эн вытащил Вирну из бушующей воды — мало. Это из-за меня она оказалась в океане. Значит, мне это и исправлять. Исправлять то, что натворил.

И я исправлю.

Вот только как заставить ее принять мою помощь?

Я очнулся только когда солнце уже светило во всю, будто вынырнул из собственных мыслей. Щурясь от солнечных лучей, завел машину и направил эйрлат в сторону дома.

Пытаться поговорить сегодня с Вирной — не вариант. В лучшем случае она пошлет меня к едхам, и будет полностью права. В худшем — просто не откроет дверь. Я бы, наверное, тоже не открыл.

Нет, Мэйс необходимо отойти ото всего этого кошмара, прийти в себя. И мне это нужно тоже. Так что разговор откладывается, как и поездка в «Бабочку». Хотелось свернуть на Четвертый, вызвать владельца клуба и приказать ему немедленно вернуть ей работу, а после отправиться к политари и потребовать искать сестру Вирны. Но я понимал, что моих сил оставалось лишь на автопилоте добраться домой, и что спешка в этом деле может сделать только хуже.

В парадную дверь родительского особняка я не вошел, а почти ввалился, искренне радуясь наличию лифта. Правда, воспользоваться последним мне было не суждено: в холле меня встречал отец.

Диггхард К’ярд застыл возле стены, на которой красовалось полотно с изображением голого острова, парящего над бушующим морем. Оно принадлежало кисти Б’эльха, одного их самых известных художников прошлого века. Мама всегда говорила, что эта картина ее пугает, но отец все равно повесил «Шторм» напротив входа. Наверное, ему хотелось, чтобы все завидовали тому, что у него есть Б’эльх. Ну или чтобы с порога чувствовали себя не в своей ракушке. Но сейчас плевать я хотел на то, что ему там хотелось. Меня ждала постель и сон. Много-много сна.

Вот только если папаша рассматривает «Шторм», жди урагана.

Тем более если он встречает меня лично.

— Я не в настроении разговаривать, — бросаю и направляюсь в сторону лифта.

— Тебя никто не спрашивает, Лайтнер.

Отец следует за мной, но, когда мы оказываемся в кабине лифта, нажимает на этаж, на котором находится его кабинет, и я прислоняюсь к стене и мысленно прощаюсь с надеждой проскочить в собственную спальню незамеченным. А заодно и со спокойным сном. В зеркале отражается лицо отца: ромбовидный, пылающий зрачок, раздутые от едва сдерживаемого гнева ноздри и сжатые челюсти.

Лифт подкидывает на этаж, и двери открываются.

— Идем, — приказывает Диггхард К’ярд. — Тебе ждет доктор Э’рер. В моем кабинете.

— Доктор? — приподнимаю брови, хотя по коже стелется холодный пот. — Не знал, что тебя так заботит мое здоровье.

Отец резко выбрасывает руку вперед и впивается пальцами в мой подбородок. До боли, которая отрезвляет, переключает с режима «наплевать» на режим «ярость». Поэтому я стряхиваю его руку.