Ну вот, истратив около восьми долларов Брента, я все-таки проматываю пару своих кровных. И вдруг понимаю: хватит с меня. Все эти лапочки просто мечтают, чтобы их затащили в постель, но сперва им захочется перекусить, потом прокатиться на машине, то да се – чую, раньше рассвета до их трусиков не доберешься.

Уже на улице выясняется: мы забыли, где оставили машину. Парковать-то приходится за кварталы до Бродвея, столько вокруг автомобилей. Долго мы бродили по разным закоулкам, выискивая роскошный «паккард» Брента. И вот наткнулись. Начали грузиться. Тут появляется какой-то хмырь и подруливает к двум бабенкам у ограды. Без лишних слов бьет одну из них в челюсть, срывает с плеча сумочку и вытряхивает ее содержимое в канаву. Потом наносит еще удар для верности и смывается. К тому времени я почти забрался на сиденье и жутко нервничал. Однако Брент, как истинный рыцарь, наклоняется и подбирает купюры, упавшие на дорогу. Затем самым галантным образом приближается к пострадавшей и, протягивая деньги, произносит:

– Леди, одно ваше слово – и я отлуплю этого негодяя.

Между тем негодяй маячит где-то в конце проулка. Тут «леди» выхватывает у Джека банкноты, молниеносно пересчитывает их и восклицает:

– Эй, чего ты мне мозги пудришь? Где еще доллар?

Брент мгновенно забирается в машину, заводит мотор, но, прежде чем дать газу, высовывается в окно и все тем же любезным тоном изрекает:

– Пошла ты в задницу, леди!

И мы отчаливаем.

Кстати сказать, столь же интересных ночей со времени моего приезда сюда было всего три; можешь вообразить, как проходили остальные. Другие две я почти забыл, но твердо знаю: больше на мою долю не выпадало. Сегодня Джо пригласил меня на завтрак, и мы просидели часа три с лишним, беседуя о старых добрых денечках, когда путешествовали вместе по Югу. Приятель только что напомнил, как на станции Джексонвилль меня под дулом пистолета ссадили с поезда. Надо же, забавная история – а совсем выветрилась из головы. Зато уж одно приключение не забуду нипочем, до самой смерти. Как будто вчера меня, прикорнувшего на скамейке в парке Джексонвилля, хлестнули по мягкому месту. Не жди прощения, треклятый городишко! В каждой моей книге буду писать об этом, разве что с разными подробностями. До сих пор седалище ноет!

Ну так вот, к чему это я? Просто хочу сказать: здешние нравы ни капли не изменились. И какую же собачью жизнь пришлось бы вести твоему покорному слуге, пробуждайся его вдохновение лишь в Америке! Думаешь, почему я взялся за столь длинное послание? Потому что вот уже десять дней не мог выжать из себя ни строчки. Нью-Йорк давит на тебя. Здесь задыхаешься. Дело не в шуме и пыли, не в оживленном движении, даже не в толчее… но какое же все вокруг плоское, неприглядное, обезличенное, однотипное! И никуда не деться от стен, похожих друг на друга, точно близнецы: никакой тебе рекламы «Перно Филе» , Амер Пикон, «Сюз»  или «Мари Бризар»  – лишь голый бетон и миллионы ничем не отличающихся окошек. Небоскребы смахивают на чудовищно громадные, вставшие на дыбы рельсы – блестящие, металлические, прямые, будто сама смерть. Стоит подойти к ним поближе, и тебя затягивает в некую воронку. Лютый ветер почти отрывает твои ноги от асфальта. Вечера напролет ты простаиваешь, глазея на уходящие в небо здания, сердце переполняют изумление, гадливость и благоговейный трепет – и вот уже начинаешь говорить «наше то», «наше се», а потом плетешься в кафетерий, заказываешь гамбургер и чашку водянистого кофе и размышляешь о славных денечках, которые никогда не наступят.

Однажды я упоминал о своем намерении написать завершающую главу книги под названием: «Я человек».