– Я просто еще не знаю, где буду встречать Новый год, – повторила она.

– А ты не хочешь встретить его со мной?

Алиса хорошо говорила по-русски, все в Москве удивлялись этому, будто невесть какому чуду, а у нее просто было хорошее языковое чутье, хорошая память на все, что происходило в детстве, и год общения с одним русским семейством в Нью-Йорке. Этого оказалось достаточно, чтобы понимать не только смысл того, что говорится по-русски, но и оттенки этого смысла. И все-таки некоторые оттенки ставили ее в тупик – она не понимала их направленности. Зачем, например, спрашивать, что она не хочет сделать? Не проще ли спросить, что она хочет?

– Ты предполагаешь, что я не хочу встречать с тобой Новый год? – на всякий случай уточнила она.

– Я не знаю.

– Я хочу, – кивнула Алиса. – Если ты меня пригласишь, то я обрадуюсь.

– Ты, может, думаешь, я тебя в компанию зову?

В его голосе снова послышалось придыхание. И смотрел он на нее с каким-то ожидающим волнением.

– Но как я могу это думать? Ведь я ничего еще не знаю, – пожала плечами Алиса. – Ты пригласил меня только что. Это будет компания?

– Нет. Это буду я. И ты, если придешь.

Теперь его голос стал возвышенным. Или даже патетическим, Алиса не поняла. Во всяком случае, его голос стал каким-то необыденным, и ей было приятно, что он говорит о встрече с нею Нового года как о выдающемся событии.

– Я приду, – кивнула Алиса. – Ты скажешь, куда?

– Скажу. Сюда. Если хочешь, можешь вообще отсюда не уходить. Это теперь моя комната, и ты можешь… Я буду счастлив, если ты останешься.

Алиса молчала. Она вслушивалась в его молчание, но ничего не могла расслышать. Марат смотрел на нее чуть исподлобья, и она не понимала, какое чувство прячется в раскосом блеске его глаз.

– Я не знаю, буду ли счастлива, – сказала она. – Но я попробую остаться.

Минуту, не меньше, ее занимал только лунный свет – такой он был всепоглощающий, такой завораживающий. К тому же стекла во всех трех створках венецианского окна были волнистые от старости, и лунный свет делал их похожими на реки.

Алиса так глубоко погрузилась в этот странный переливчатый свет, что не сразу вспомнила, где находится и, главное, с кем она находится в этой комнате с венецианским окном.

Наконец чувство реальности вернулось к ней. Она повернулась на бок, оперлась локтем о подушку и посмотрела на Марата. Он спал, и она могла сколько угодно разглядывать его лицо. Оно всегда казалось ей очень интересным, даже красивым казалось ей это лицо, но разглядывать его в упор, когда Марат не спал, было все же неловко. А спящим она видела его сейчас впервые.

Его лицо было суровым. Это Алиса заметила давно, да практически сразу заметила, как только они познакомились. Но днем суровость все же была не так отчетлива, потому что Марат разговаривал, или смеялся, или сердился и ругался, и от всего этого его лицо было подвижным, переменчивым. А сейчас в нем проступило главное.

«Как у древнего воина», – почти с опаской подумала Алиса.

Этот легкий холодок – даже не страха, а какого-то отзвука, отблеска страха – будоражил, как глоток ледяного шампанского. Она вспомнила, какие сильные, просто стальные у него пальцы; прошло, наверное, часа три с тех пор, как он сжимал ее руки – ну да, раз взошла луна, значит, не меньше трех часов прошло, – а запястья до сих пор ноют.

«Может, даже синяки остались», – подумала Алиса.