IV

Нетерпимость, фанатизм и жестокость, которые нередко проявляли христиане в истории, и были следствием неспособности человеческой природы вместить полноту христианской истины о любви и свободе. Человек усвоил себе часть христианской истины и помешался на ней, полнота же истины, полнота света оказалась доступной лишь немногим. Человек обладает способностью всё искажать, самую высокую истину, и делать ее орудием своих страстей. Даже апостолы, находившиеся около самого Божественного Учителя, в лучах света, исходившего от Его Личности, и те искажали христианство, истину Христову понимали слишком страстно, слишком по–человечески, вносили повсюду ограниченность своего еврейского миросозерцания.

Когда нападают на христианство средних веков, укоряют христианскую веру кострами инквизиций, насилиями над совестью, фанатизмом и нетерпимостью, жестоким отношением к человеку, то вопрос ставят неверно и обыкновенно не понимают с достаточной отчетливостью, что говорят. Нападение на средневековое христианство, основанное на констатировании несомненных фактов, хотя иногда и преувеличенном, совсем не есть нападение на христианство, а есть нападение на средневековых людей, на христиан, а не на христианство. Люди в конце концов на самих же себя и нападают. Средневековому католичеству свойствен был ложный теократический принцип, согласно с которым Церковь мыслилась слишком схожей с государством, и папам приписывалась власть над миром. Но не католическая Церковь повинна в средневековой жестокости и нетерпимости, а варварская природа человека. Мир средневековый был варварский мир, полный жестокими и кровавыми инстинктами. Церковь пыталась организовать этот варварский мир, склонный к анархии, смягчить его жестокие инстинкты, христианизировать его. Но это всегда удавалось Церкви лишь отчасти, так как сопротивление непросветленной человеческой природы было слишком велико.

Средневековый мир формально считался христианским, но по существу был полухристианским, полуязыческим. В этом было повинно не христианство, которое не могло ведь насильно сделать мир христианским. Сама церковная иерархия в массе своей была греховной, вносила в жизнь Церкви человеческие страсти, была властолюбива и нередко извращала Христову Истину. Но в этом опять‑таки не сама Христова Истина была повинна, — и это была вина христиан, а не христианства. Божественная основа Церкви оставалась нетронутой, неискаженной людьми и просветляющей людей. Евангельский голос Христа звучал с прежней чистотой. Без Церкви, без христианства, варварский и жестокий средневековый мир захлебнулся бы в крови, духовная культура погибла бы окончательно. Ведь античная, греко–римская культура в высших своих достижениях была сохранена Церковью и передана новому времени. Единственные ученые, философы, культурные люди средневековья были монахи. Благодаря христианству мог образоваться и тип рыцаря, в котором были смягчены и облагорожены варварство и грубость. Да и само природное варварство средневекового человека иногда было лучше механичности современного цивилизованного человека.

Такова правда и о католической Церкви, несмотря на то, что в самой организации Церкви и в богословском учении с православной точки зрения были допущены ошибки и извращения. Православная же Церковь не знала инквизиции, не знала такого рода насилий в делах веры и совести, не свойствен был ей фанатизм. Насилия у нас исходили главным образом от государственной власти. И исторический грех православной Церкви (с ее человеческой стороны) был в ее слишком большой подчиненности государственной власти. Человеческие грехи и извращения были и в католической, и в православной Церкви. Но недостатки христианства в мире были всегда недостатками христиан, недостатками человеческими, а не Божьими, неудача христианства была неудачей человеческой, а не Божией. Если вы не осуществляете правды и искажаете правду, то виноваты вы, а не правда.

Люди требуют себе свободы, не хотят, чтобы их принуждали к добру.