Будучи человеком волевым, Арсений Андреевич через не могу вернулся к ежедневным прогулкам. Гулял он обычно по арбатским переулкам и до прихода болезни неустанно восторгался старой московской архитектурой. Он понимал красоту и откликался на ее приметы благодарным знатоком… Сейчас же он ковылял, опираясь на изящную трость с эбонитовым набалдашником, и не замечал арбатских лепнин, кружевных особняков и классических шедевров девятнадцатого века. Как дикий крестьянин, Иратов стоял посреди шелкового персидского ковра в грязных лаптях, не сознавая собственной дикости, – таково было его состояние.

К нему пришли панические атаки, плетясь, он шарахался от каждого встречного, кажущегося ему каким-то выпуклым из этого мира, чересчур целлулоидным и красочным, а потому опасным. Мозгом Арсений Андреевич сознавал, что зловещие картинки обычной улицы, с монстрами-автомобилями, пешеходами из фантастических фильмов – всего лишь игра утомленного, давно не спавшего разума… Ему удавалось пройти обычным маршрутом, к концу которого, несмотря на зиму, он был совершенно взмокшим, почти плавал в поту.

Дома было легче. Он ничего не пугался, даже разговаривал по телефону в своей обычной уверенной манере, но взгляд тяжелобольной собаки мучил его подругу Верочку, которая, конечно, в эти нежданные времена почти не оставляла Иратова в одиночестве. Она сама готовила, помногу, Арсений Андреевич просил плова с крупными кусками мяса, пасту большими кастрюлями и десерт, который Верочка заказывала в кафе «Пушкин».

Все это кошмарное время мучений человеческих таблеточки, которые Иратов принимал двадцать пять лет, лежали в ящичке его письменного стола невостребованными. Подсознание то и дело напоминало, что стоит ему выпить их, как в течение часа состояние нормализуется. Но воля – главная ценность, награда для любого мужчины, – его воля была столь крепка и надежна, что она не пошатнулась и на мгновение. Так должно быть, говорил себе Арсений Андреевич, есть покой, и есть расплата за него, и есть воля принять расплату!

Но она была слишком суровой. Бессонными ночами мозг отыскивал причины для такой лютой мести – и, увы, находил их во множестве.

В какой-то момент Арсений Андреевич понял, что очень скоро может умереть. Эта мысль не напугала его, а лишь расстроила единственным – потерей Верочки, которой он недонасладился, которую недолюбил. Бокал редкого вина лишь на четверть был выпит, и поглощение его капельками, как редчайший эликсир, для обретения равновесного состояния души и тела окажется невозможным. Иратова не заботило, что он не воспользовался своим материальным состоянием досыта, понимая, что человеческое бытие – лишь короткий переход между одним и другим, а бескорыстная любовь улучшает человека в глазах Бога. Там, где он был обретен, уже построены замки для его бессмертной души, на вечном фундаменте, нерушимые и прекрасные… Или сначала стыд… Но стыд, пусть и через тысячелетия, закончится…

– Я люблю тебя! – Верочка гладила волосы Иратова, черные, словно вороново крыло, с седой прядью, волнистой и похожей на зиму, падающие к плечам. – Люблю тебя!.. – и целовала его красивое, с чертами демона, лицо, не торопясь, касаясь его почти с одинаковыми промежутками времени. Висок, щека, скулы – и к шее опускались ее чувственные губы.

В такие секунды Арсению Андреевичу казалось, что он почти выздоровел, он даже коротко наслаждался – до того момента, пока не понимал, что из глаз текут слезы. Это было фу!!! фу! – недостойное его каменного стержня, гранита, из которого он весь состоял. В камнях нет слез… Он отстранял Верочку и властно велел уходить.

Иратов, пытаясь самостоятельно выяснить, что с ним происходит, часами рыскал в Интернете, отыскивая, благодаря совершенному английскому, статьи на профессиональных медицинских европейских сайтах по его проблематике, изучал белок G, химию расстройства, средства блокировки адреналина, но, углубляясь в медицинскую терминологию, все отчетливее осознавал, что единого лечения от таких состояний просто не существует.