Виктория Токарева. О том, чего не было (сборник)
Виктория Токарева смотрит на мир так, будто другие глаза его еще не видели, будто ей дана возможность впервые обнаружить природу и суть вещей. Это дерзко, но это и привлекает в ее работе. Порой вполне реалистично, порой сказочно она переоткрывает мир вокруг нас, и начинаешь наново ощущать смысл, значение и моральных категорий, и своих простых, каждодневных человечьих обязанностей, и всех, казалось бы, немудреных, а на деле сложнейших, тончайших связей, что сочетают тебя с родными, близкими, сослуживцами, соучениками и вообще СО-жителями на земле. Каждый рассказ Виктории Токаревой несет в себе определенный нравственный заряд, и в этом – не побоюсь показаться банальным – воспитательный смысл ее необычного, изящного, стремительного сборника. Смешное, ироничное, полусказочное, вроде бы не слишком обязательное оборачивается серьезным и глубоким разговором о жизни, о людях, о времени, в котором мы живем. Виктория Токарева остается художником в каждом своем рассказе. Я говорю «в каждом», потому что, на мой взгляд, в книге нет плохих рассказов. Есть отличные, есть очень хорошие и просто хорошие. А главное – есть книга. Есть единство, которое отличает настоящую книгу рассказов от случайной.
– Папа, – сказал Дима, когда они отошли от клетки, – я хочу тигра. Папа шел и думал о своем. – Ну, па-па… – заканючил Дима. – Ну что, что? – раздраженно спросил папа. Если бы Дима был постарше, он бы понимал, что в такие минуты о делах говорить не следует. Но Диме было только шесть лет, и он сказал: – Я хочу, чтобы тигр жил у меня дома. – Дома живут кошки и собаки, – ответил папа. – А тигры дома не живут.
Работа была не творческая, однообразная. И люди, с которыми Дима сталкивался, были тоже однообразные. Когда у человека что-нибудь болит, он говорит с врачом только на эту тему и становится малоинтересен. В день, о котором пойдет речь, Дима был вызван к пациентке, у которой болело внутри. – Где именно? – уточнил Дима. – Именно внутри, – уточнила пациентка. Когда Дима ничего внутри не обнаружил, женщина обиделась и выразила свое отношение к медицине вообще и к Диме в частности. Дима мог бы достойно возразить, но пререкаться с пациентами было запрещено. Он уложил свой черный кожаный чемоданчик и вышел. Нерастраченная злость давила на ребра, и Дима, оглянувшись на дверь, сказал одно только слово: – Лошадь.
Ляля работала в парикмахерской и каждые две недели красила волосы в разные цвета. Они были у нее то черные, то оранжевые, то голубые. Дима приходил после дежурства, останавливался возле окна парикмахерской. Окно было во всю стену, и там, за стеклом, как в аквариуме, медленно двигались люди. Все это напоминало замедленную съемку, а Ляля со своим капризным личиком испорченного ребенка как две капли воды походила на Брижит Бардо. Запросы с Брижит у нее были одинаковые, возможности тоже. В день, о котором пойдет речь, Ляля, как всегда, вышла на улицу и, скучно поглядев на Диму, проговорила: – Шапку бы ты себе купил другую, что ли… Это было неуважение. И пришел Дима домой, а дома его спросили: – Ты финскую мойку достал? – Нет, – сказал Дима. – Почему? – Я пришел в магазин, сказали «нет». – А почему Замскому сказали «да»? – Я не знаю почему. – А я знаю, – сказала Димина мама. – В детстве ты не умел элементарно хулиганить, как все дети, а сейчас ты даже не можешь элементарно мечтать, как все бездельники. |
