|
Окончательно очиститься, успеем, вероятно, только осенью, так как сейчас каждую лишнюю копейку ухлопываем на ремонт. Хочется кое-что сделать и в организации мастерских, а в особенности свинарни, молочной фермы и оранжереи. Зато цветники мы уже разбили везде, где не успели убрать сор. Монастырские стены, которым 212 лет, развалили. От этого стало больше света и воздуха, расширился двор, открылись прекрасные виды на всю долину. По секрету Вам, как родному, признаемся, что думаем блеснуть на празднике Первого снопа и после этого выцыганить что-нибудь.
Настроение у всех прекрасное, жизнерадостное - хорошо строить - Вы ударили нас по самому человеческому месту. По Вас прямо скучают. Как будто раньше видели Вас и давно уже пора повидаться. На Вашем портрете разглядывают морщинки и спрашивают, какого Вы роста и какой у Вас голос. Я говорю, что Вы высокий, худой, говорите басом, очень сердитый и страшно добрый. А какого цвета Ваши усы, затруднился определить. Мечтают все о Вашем приезде. В тех шершавых письмах, которые хлопцы Вам шлют (плоды обучения на "родном" языке), они пишут правду. 15-й отряд (они гордятся тем, что ближе всего к Вам работают в пекарне) прекрасно, хоть и глупо, выражает общие чувства: "В эту минуту готовы обнять Вас в своих молодых, но крепких обьятиях и крепко расцеловать". Если Вы к нам приедете, то Вам придется плохо, потому что некоторые обладатели молодых, но крепких обьятий производят очень внушительное впечатление. Но что же делать, дорогой Алексей Максимович? Я сам, кажется, забыл свою давнюю любовь к Вам как к писателю, а люблю сейчас Вас, как мальчишка. Мы все очень тронуты письмом к Г.Гаврилину#21, у нас у всех тепло на душе, как будто нашли крепкую, любящую руку отца, которая нам поможет, и защитит, и приласкает. Только Вы напрасно, дорогой Алексей Максимович, хвалите меня (письмо напечатано в газетах). Я боюсь личной известности, страшно боюсь и, кроме того, совершенно не заслуживаю особенного внимания Вашего. Я потому и отдался колонии, что захотелось потонуть в здоровом человеческом коллективе, дисциплинированном, культурном и идущем вперед, а в то время и русском, с размахом и страстью. Задача как раз по моим силам. Я теперь убедился, что такой коллектив в России создать можно, во всяком случае из детей. Раствориться в нем, погибнуть лично - лучший способ рассчитаться с собой. Мне удалось посвятить этот коллектив Вам - вот тот великий максиум, о котором я только мечтал... Простите, что я о себе. Мое желание, чтобы Вы меня поняли, конечно же, никуда не годится - мы не имеем права затруднять Вас такими пустяками. То, что наша жизнь так крепко связана с Вашим именем, - мы переживаем как совершенно незаслуженную милость к нам кого-то - судьбы? Но мы Вас крепко любим, так крепко, что стесняемся Вам об этом говорить, а вдруг Вы этих сантиментов не любите. Простите, что так много мы все написали. Спасибо Вам, что живет Ваша душа у нас, живая, родная, мы так ее прекрасно чувствуем. Преданный Вам Антон Семенович -------- Балуете Вы меня, Антон Семенович, похвалами Вашими. Ведья я знаю, что для колонии я не делаю ничего, что, хоть немного, облегчило бы жизнь и работу колонистов. Не делаю, да и не могу ничего делать. Вот, разве посылать Вам для библиотеки колонии книги, переводы с иностранных языков, прочитанные мною? Книг таких набралось бы немало. Хотите? Буду посылать. Очень волнуют меня милые письма колонистов, с такой радостью читаю я эти каракули, написанные трудовыми руками. Пожайлуста - прочитайте им мой ответ. Вас я крепко обнимаю, удивительный Вы человечище и как раз из таких, в каких Русь нуждается. Хоть Вы похвал и не любите, но - это от всей души и между нами. Будьте здоровы, дорогой дружище. 12. 8. 27. Sorrento А.Пешков P.S. А что, как живет та диконькая девица#22, о которой Вы мне писали? Помните - недоверчивая, все молчала? Напишите о ней. А.П. Колония им. |
