Разумеется, если зверцы раз в сто лет и надумают напасть на зверюшливый городок, чтобы утащить пару зверюш пожирнее да потрудолюбивее, зверьки тут же хватают кастрюльки, сковородки, жестяные кружки и прочие громкие предметы и шумной толпой бегут защищать девчонок. Шуму они при этом производят столько, что испуганные зверцы дают деру еще до столкновения. По счастью, зверцы никогда не ходят больше чем по двое: большему количеству зверцов никогда между собой не договориться. Если их больше трех, они тут же начинают решать, кто главный, постоянно ссорятся между собой и вообще не годятся для коллективных действий. Так что похищать зверюш им не удается никогда — остается заманивать вышеупомянутой хитростью или обходиться мелкой живностью.

Итак, Антошку сносило все дальше и дальше на северо-северо-восток, и он был вовсе не так глуп, чтобы не понять, чем это чревато.

Поскольку познания всякого зверька, как уже было замечено, отрывочны и бессистемны, Антошка знал, конечно, что гелий в шарах рано или поздно остынет (что на больших высотах холодно, он вполне убедился), что часть шаров полопается и потому через несколько часов он так или иначе приземлится, если только не разожмет лап раньше. Летя над окраиной зверюшливого города, он начал было подтягивать шарики к себе с намерением проткнуть половину, снизиться и спрыгнуть: как ни противны были ему временами зверюшливые взгляды, однако в сравнении с Жестоким Миром зеленый Преображенск представлялся почти раем. В эти минуты Антошка даже не думал о том, что зверюши его засмеют. Но лапы у него уже здорово затекли, а шарики туго натягивали нити и рвались вверх: зверек попал в восходящий поток. Одно время он совсем было спустился и мог бы уцепиться задними лапами за липу… но только беспомощно поболтал тапочками в воздухе — а потом время было уже безнадежно упущено. Вот и уютный Преображенск скрылся вдали, и под нижними лапами зверька потянулись Бесплодные Земли, а за ними — отвратительный темный лес, в котором даже сверху не было ничего романтического.

На грязной опушке, среди мусора и отбросов, дрались выброшенные зверки. Они пихали друг друга длинными острыми носами и голенастыми задними лапами, выкрикивая при этом такие слова и в таких сочетаниях, от которых не то что пушистая зверюша, но и самый зверьковствующий зверек сделались бы малиновыми. «Господи, только бы не заметили!» — взмолился про себя зверек и загадал, что если он, пролетая над свалкой истории, успеет сосчитать до пятнадцати (столько лет ему должно было исполниться осенью), то его так и не заметят, но не дошел он и до десяти, как две зверки, отвратительно хихикая, принялись задирать головы и показывать на него пальцами.

— Вон мешок полетел! — кричала одна, попутно уточняя, чего именно мешок.

— Давай к нам сюда! Давно свежатинки не жрали!

— Ишь разжирел! А где он шары-то взял?

— А это он надул… — и зверки загнули такую гадость, что зверек зажмурился от стыда. Если бы он мог зажмурить уши, он немедленно сделал бы это, но шевелить ушами умел лишь в очень небольших пределах, а зажать их не мог, ибо жизнью все еще дорожил.

Пролетев над зловонной свалкой истории, зверек заметно снизился: вечерело, холодало, и гелий в шарах остывал с каждой минутой. Теперь гроздь с несчастным воздухоплавателем снижалась очень быстро. Наконец толстая еловая ветка проколола два самых нижних шара, Антошка вошел в пике и скоро с отчаянным писком приземлился посреди небольшой поляны, на которой в сгущающихся сумерках поначалу не мог разглядеть ничего. Потом глаза его привыкли в темноте, и в лиловом еловом полумраке зверек различил прямо перед собой короткого, толстого и жесткошерстного зверца примерно своих лет.

— Ну? — спросил его зверец. — И чё?

— Я, понимаете… — залепетал Антошка, ужасно стыдясь своего все еще пискливого голоса и жалкого самооправдания.