— В любом случае, — продолжил банкир, — мне думается, на сегодняшний день в Берлине осталось не так много террористов. Вы согласны?

За произнесенными словами Бивен уловил посланный сигнал. Такого рода высказывания подразумевали единственно возможный ответ.

— Мы работаем не покладая рук, — сказал он, стараясь, чтобы в голосе не сквозила ирония.

— Замечу, что во главе партии стоят сотни людей куда более значительных, чем я. Если бы удар решили нанести по рейху, выбрали бы другую мишень. Или нацелились непосредственно на меня.

Выброси из головы эту дерьмовую версию политического убийства.

Он предпочел вернуться на твердую почву:

— Вы знаете, как у вашей жены складывался вчерашний день?

— Думаю, она обедала с подругами в «Бауэрнхофе».

«Бауэрнхоф» был шикарным рестораном, куда Бивен ни разу не совал нос.

— А потом?

— Она должна была отправиться в отель «Адлон». Как мне кажется, вы в курсе, что Лени состояла в клубе, верно?

Бивен кивком подтвердил.

— Убийства… — заговорил он. — Я хочу сказать, убийство…

Промашка вышла. Даже с мужем было запрещено говорить об остальных преступлениях.

— Я уже все знаю. — Под усами проскользнула улыбка. — Гиммлер мне все лично объяснил, — тихо проговорил он.

В сущности, это ничего не меняло в ходе допроса.

— Лени когда-нибудь говорила с вами о Мраморном человеке?

— О Мраморном человеке? О статуе, вы хотите сказать?

— Я не знаю. Его упоминала другая жертва.

— Нет… Никогда. Это одна из ваших зацепок?

Бивен уклонился от ответа. В любом случае он уже закончил. И ничего не узнал, не считая того, что господин Крахмальный Воротничок не склонен выставлять свой траур напоказ.

— Могу ли я взглянуть на вашу спальню?

— Вы хотите сказать, на спальню Лени? У нас были раздельные.

Франц скрыл свое удивление. Он не понимал, как супруги, женатые меньше четырех лет, могли не иметь общего супружеского ложа, как контракт между мужчиной, внесшим деньги, и женщиной, внесшей красоту, мог не обретать каждую ночь материальную форму, как мужчина, который вроде бы любил (и понимал) свою жену, не желал разделить с ней высшую близость, близость снов и отдыха.

— Не стоит напускать на себя такой шокированный вид, — заметил Лоренц. — У всех раздельные спальни. По крайней мере, в голове. В конечном счете сон — это самая личная вещь, какая только может быть. Неотъемлемое благо.

Одним движением он снял пенсне. Его глаза словно сузились, и все лицо вполовину уменьшилось. Обнаженные черты теперь не могли скрыть его горе и печаль.

— С определенного возраста, — продолжил банкир, — брак основывается на негласном уговоре. Каждая сторона видит, что другая может ей дать, и решает, имеет ли такой союз смысл, да или нет. Я принес Лени богатство, защиту, комфортабельную жизнь. Она принесла мне красоту, молодость, юмор — знаете, Лени была очень веселой, очень забавной.

Бивен, который больше не боялся выставить себя простаком, спросил:

— Но… вы любили ее?

— Гауптштурмфюрер, вы зря питаете иллюзии. В нацистской Германии нет больше места любви. Вы ведь из гестапо, верно?

— Именно.

— Кому, как не вам, знать, что Германия больше не страна в привычном смысле этого слова.