|
А что при такой проверке могут получиться самые неожиданные результаты, он скоро попытается доказать. И вот в следующем же номере журнала появилась целая серия снимков с "Коллекции доктора Кенига". Чего тут только не было! Черепа - удлиненные, как тыквы, круглые, как арбуз, сплющенные с боков. Какие звериные облики должны были иметь их обладатели, если бы они оделись кожей и плотью! В сопроводительной статье, очень короткой, впрочем, доктор Кениг писал, что он не требует лавров профессора Мезонье, а только доказывает ему, что и он мог бы их иметь, если бы захотел. Что же касается нападок профессора на истинную науку и на великий принцип чистоты крови, который так не нравится профессору, то он очень советует ему прочесть две хорошие книги - "Моя борьба" Гитлера и "Миф XX века" Розенберга. И отец поднял перчатку. Он опять поднялся на второй этаж, в свой кабинет, уже давно освобожденный от бормашины, и через месяц в Париже и Лондоне вышла его книга "Моя борьба с мифом XX века". Вот тогда-то ему и прислали эту петлю. Сопроводительное письмо, приложенное к ней, было немногословно: "На ней повесит вас первый немецкий офицер, перешедший с нашими войсками через границу". Вместо подписи стояли крючок, точка и клякса. Теперь этот офицер пришел в ждал отца в кабинете. Глава третья Офицер стоял перед картиной, на которой парили розовые ангелы, и курил. Это была его вторая папироса. Первую он вместе с раздавленной спичечной коробкой бросил в череп питекантропа, видимо, приняв его за пепельницу. У него было удлиненное, острое лицо с тяжелым подбородком, небольшие серые и как будто бы мутные, но на самом деле очень зоркие глаза, которые подолгу задерживались на одном предмете, гладкий лоб, короткие темные волосы. Говоря, он часто поднимал руку и проводил рукой по голове, как будто приглаживая прическу. Увидев отца, он быстро шагнул к нему навстречу, и на лице его, вернее - на одних тонких лиловых губах, появилась ласковая и в то же время сдержанная улыбка... Он щелкнул сапогами - тонко и остро звякнули шпоры - и, глядя в лицо отца, пристально и дружелюбно спросил по-французски, имеет ли он высокую честь видеть профессора Мезонье. Он именно так и выразился - "высокую честь". Вообще же я сразу заметил, что говорит он плохо, запас слов у него ограничен и, прежде чем сказать фразу, он предварительно должен составить ее в уме. Отец кивнул головой - он волновался и не хотел, чтобы слышали его голос. - В таком случае разрешите пожать вам руку! - быстро сказал офицер и протянул отцу прямую и жесткую ладонь. Отец порывисто пожал ее и глубоко вздохнул. Я взглянул на мать. Лицо у нее было утомленное и туманное. Она поймала мой взгляд и медленно закрыла и снова открыла глаза, показывая этим, что все обстоит благополучно. Потом она тоже вздохнула и улыбнулась. Так улыбаются, так вздыхают, так смотрят очнувшиеся после угарного обморока. - Я являюсь вашим давнишним почитателем, профессор, - сказал офицер, не спуская с отца тяжелых, оловянных глаз. - Я тоже учился в археологическом институте. |
