Корреспондент продолжил возиться с камерой, Саныч терпеливо ждал.

Щелкнул взводимый затвор, фотограф сказал про птичку, Ковалец, стоявший чуть сбоку за спиной, сделал шаг в кадр. Виктор надавил на гашетку, пружина щелкнула, шторка перекосилась, Виктор хлюпнул носом.

– Я же говорил – не получится, – с удовольствием сказал Саныч.

Газетчик принялся разбираться с камерой, Саныч опустил автомат.

– Меня нельзя сфотографировать, – сказал он в очередной раз. – Ни разу не получалось, ни у кого.

– Я сейчас! – заверил Виктор. – Все исправлю…

Он принялся ковыряться в камере маленькой отверткой, а мы все ждали, а потом дзинькнул замок крышки, и упругим серпантином выплюнулась пленка. Корреспондент уже матюгнулся, прикусил язык, поглядел на Глебова. Тот пожал плечами. Недовольно, оно понятно, забот у него полно, а тут с нами возиться приходиться. Но ничего не поделаешь, порядок такой, советская власть, однако.

Виктор поднял с земли распустившуюся пленку, а мне аж обидно стало – столько кадров выпустил, дубина. Молодой и бестолковый, даром, что в институте учился, наверное, он все-таки больше газетчик, чем фотограф, отдельного фотографа трудно прислать, они на фронте все.

– Две минуты, – попросил Виктор. – Исправлю…

– Да ничего, – Саныч поглядел на Ковальца, – мы не торопимся. Ковалец, а тебе, кстати, фотографироваться нельзя, ты не пристраивайся

– Почему это нельзя? – насупился Ковалец.

– У тебя усы как у Гитлера. Ты представляешь, что получиться может? Вот я на первом плане, партизан, защитник Родины – а у меня из-за плеча Гитлер выглядывает? Что читатели газеты подумают?

Виктор пригляделся к Ковальцу, Глебов тоже повернулся, не удержался.

– Да не похожи совсем… – Ковалец стал ощупывать усики. – У Гитлера другие совсем, прямые…

– Вот если бы тебя, Ковалец, поменьше форма гитлеровских усов интересовала, ты бы тоже давно уже орден бы получил. Ну, медаль хотя бы точно.

Глебов засмеялся. Ковалец покраснел, двинулся, было, к Санычу, одумался, развернулся, ушел.

– И откуда ты такое трепло? – спросил Глебов. – Я твоего отца ведь помню, он нормальный мужик…

– Нормальные в канаве лошадь доедают, – Саныч поправил шапку. – А я в дедушку, у меня дедушка гармонист. Вы еще мою сестру не слышали, Лидку, вот балаболка так балаболка, я так, понемногу, а она как заведется – уши сами в треугольники складываются и на почту торопятся.

– Все! – корреспондент Виктор изготовил камеру во второй раз.

Саныч подобрался, соорудил надлежащую боевую мину, в этот заход про птичку корреспондент промолчал. Щелк. Шторку снова перекосило, я точно это слышал, американская техника упрямо отказывалась работать в псковских болотах.

– Кажется, перемотка заела, – Виктор подтвердил полную свою неосведомленность в технике. – Сейчас…

– Там шторку скосило, – сказал я. – Можно подправить…

– Всё, свободны, – махнул рукой Глебов. – В другой раз.

Корреспондент не противился особо, стал собираться, устал, наверное, дураком выглядеть.

– Я предупреждал, – Саныч закинул ППШ на плечо. – Меня нельзя сфотографировать.

– Вы в следующий раз запасную камеру берите, – посоветовал я. – Другие всегда с двумя прилетали.

– Угу… – Виктор глупо вертел аппарат в руках. – Наверное…

Он собирал оборудование, грыз ногти и вообще выглядел печально. Глебов отправился в штаб, Ковалец исчез, а мы отправились к своей землянке.