— Ты, никак, думаешь, что эти азиаты настолько сильны или хотя бы безрассудны, что могут разрушить город? Да они скорее займутся тем, что будут отрезать головы друг другу.

— Я думаю, что, пока наш город не станет местом, где туристы не будут опасаться неприятностей, которые могут свалиться им на голову, потому что кому-то не понравится цвет их кожи, вкладывать деньги в реконструкцию города — все равно что сжечь.

Иногда он ее удивлял. Вот и сейчас Агата видела во внуке что-то от его деда. Льюис мыслил бы сейчас точно так же.

— Ну скажи, разве я не прав? — спросил он; слова прозвучали скорее как утверждение, а не вопрос, что тоже напомнило ей мужа. — Я бы подождал несколько дней. Пусть улягутся страсти. Тогда можно созвать новое заседание. Пока ничего больше поделать нельзя. Ты сама в этом убедишься. — Он бросил взгляд на часы, стоящие на камине, и встал со стула. — Тебе пора спать, я схожу за Мэри Эллис.

— Я и сама позову Мэри Эллис, когда сочту нужным, Теодор. Прекрати относиться ко мне, как…

— Тебе виднее. — С этими словами он направился к двери.

Прежде чем он открыл дверь, она спросила:

— Так ты уходишь?

— Я же сказал, что позову…

— Не из комнаты. Я имела в виду из дома. Ты снова собираешься уйти на всю ночь, Тео?

По выражению его лица она поняла, что зашла слишком далеко. Покладистость внука имела свои пределы.

— Если, как ты говоришь, ситуация в городе напряженная, то, может быть, не следует выходить из дома после наступления темноты? Ведь ты не собираешься снова брать лодку? Ты же знаешь, я чувствую, когда ты отправляешься в свои ночные плавания.

Тео внимательно смотрел на нее, стоя у двери. И опять, опять этот взгляд Льюиса! На лице — будто маска, за которой нельзя разглядеть абсолютно ничего. Когда он успел научиться так умело маскироваться? — думала она. Да и зачем ему надо было учиться этому?

— Я схожу за Мэри Эллис, — твердо сказал он и оставил ее наедине с вопросами, на которые она не знала ответов.

Салах было разрешено участвовать в разговоре, ведь, в конце концов, речь шла о ее женихе, которого лишили жизни. Иными словами, ее не выставили за дверь. У мужчин-мусульман не принято обращать внимание на то, что говорит женщина. Ее отец, человек мягкий и ласковый, проявлял свою доброту лишь тем, что иногда, проходя мимо нее, нежно гладил по щеке. И все-таки он оставался мусульманином до мозга гостей. Пять раз в день он истово молился и уже в третий раз читал священный Коран; он сделал для себя непреложным правилом жертвовать определенную часть дохода беднякам; уже дважды он повторил тот путь, которым прошли вокруг святой Каабы миллионы мусульман.

Итак, в тот вечер, когда Салах было позволено слушать, о чем говорят мужчины, ее мать была занята главным образом тем, что подносила из кухни в гостиную еду и питье, а невестка тихо сидела где-то в глубине дома, дабы быть подальше от посторонних глаз. Юмн, поступая так, убивала двух зайцев. Во-первых, она соблюдала обычай: Муханнад строго придерживался традиционного толкования женской скромности, а поэтому не мог допустить, чтобы кто-либо из мужчин, в том числе и родной отец, смотрел на его жену. Во-вторых, останься она внизу, свекровь тут же заставила бы ее помогать готовить, а Юмн была ленивее, чем самая ленивая корова на свете. Поэтому она приветствовала Муханнада, и, как обычно, полебезила перед ним с такой угодливостью, словно ее самое горячее желание было — чтобы он вытер ноги о ее зад, обтянутый шальварами, и после этого незаметно ускользнула наверх. Нашелся и благовидный предлог: ей необходимо быть рядом с Анасом на тот случай, если ему снова привидится плохой сон.