|
— Если ты и впредь будешь лупить меня вместо ужина, еще через месяц меня можно будет использовать в индустрии ужасов. Грин поймал ее руку и вывернул пальцы. — Я не понял, ты что, слышала Зов? — осведомился он подчеркнуто любезно. — Давно кодекс не нарушала, паршивка? Может, пальцы сломать? Ты ведь восстановишься, детка? — Ох… нет, не стоит, фюрер, я поняла… — Как ты меня назвала, малютка? — Нет, нет, генерал, тебе послышалось!.. О… нет, я поняла! Грин усмехнулся, отпустил ее руку, обнял за талию, рывком притянул к себе. — Он будет жить, — сказал грустно. — Он будет жить долго. Правильно, как полагается. Он умрет в пятьдесят три, от сердечного приступа. И я приду поцеловать его на прощанье. Ты же знаешь. — Знаю, — ответила Тонька в тон, прильнув к Грину всем телом. — Дразню тебя, прости. Я думала, ты с ним поговорить захочешь. Грин, с некоторой неохотой отпустив Тоньку, вытащил пачку сигарет, зажигалку, закурил, проводил взглядом удаляющуюся плотную фигуру. Когда Иван свернул к подъезду и хлопнула входная дверь, Грин вздохнул и бросил хабарик. — О чем я буду с ним говорить… Все, пошли. На центрах поохотимся, — сказал он и пошел к стоящей у обочины серебряной «тойоте» с плюшевым нетопырем на веревочке под зеркалом. — Тут что-то не зовет никто. — У меня болят пальцы, веди сам, — сказала Тонька и открыла дверцу. Грин вынул из бардачка «беретту», проверил предохранитель — и сунул пистолет за ремень. — К чему сегодня, экселенц? — спросила Тонька. — Скоро Троица, может, обойдемся? — Встречу Лекса — пристрелю суку, — сказал Грин с жестокой усмешкой. — Кто убивает без Зова — недостоин Вечности, гнида. |
