– Простите? – произносит Петворт, вставая.

– Мне сказали, что вчера вы пришли в три часа ночи. Ваша одежда была порвана, и вы плохо держали себя на ногах.

– Ах да, я выходил прогуляться.

– И где же вы гуляли в такое время? – спрашивает Любиёва. – Ладно, не мое дело. Насчет телефона я договорилась: сегодня в шесть. Они недовольны, что вы не пришли вчера вечером. А швейцар хочет ночью отдыхать, а не ждать официальных гостей, которые приехали сюда не развлекаться. Теперь идемте на трамвай. Это недалеко, но пешком немного слишком долго, особенно если вы мало спали ночью. Ваша лекция, вы ее взяли? Я обязана всё проверить. Я стараюсь быть хорошим гидом, но вы должны мне помочь. Когда я встретила вас в аэропорту, у вас всё было как положено. Надеюсь, когда вы вернетесь в Англию, а лицо у вас разбито, одежда порвана, и, может быть, вам будут еще другие досады, в этом не станут винить меня, что я за вас плохо смотрела. Я стараюсь, Петвурт, стараюсь.

– Да, – отвечает Петворт, когда они выходят на улицу. – Вы замечательный гид.

– И мне не нравится, что вы не говорите мне правду. Я не знаю, чему верить, а чему – нет. Я не хочу, чтобы у вас тут были досады. Думаю, вы не знаете здешнюю жизнь и ее сложность. Уверена, товарищ Петвурт, вы не хотите худого, но оно с вами случится. Петвурт, не на этот трамвай, он едет в другую сторону. Подождите здесь со мной и будьте умником.

Они стоят на площади, под ярким солнцем; прохожие идут, газетчик и продавец воздушных шаров стоят на старых местах. Подходит трамвай с табличкой «КРЕПЪЯТАТОК».

– Садимся, – командует Любиёва.

Они едут стоя, трамвай, качаясь, везет их по городу, по широкому бульвару, мимо бронзового Липа Хровдата, сверкающего под ярким утренним солнцем.

– Выходим, – говорит Любиёва. – Всегда смотрите на Хровдата, если увидели его, значит, приехали к университету.

В толпе юношей и девушек с портфелями они переходят через улицу к потемневшему классическому фасаду, где по фронтону важно разгуливают голуби; на ступенях сидит и разговаривает серьезная молодежь. Козырек над входом поддерживают кариатиды – статуи муз.

– Говорят, они движутся, когда в здание входит девственница, – говорит Любиёва, – но, как видите, они совершенно неподвижны. Теперь нам надо пройти много коридоров. Вам повезло, что я знаю дорогу. Это потому, что я изучала здесь филологии.

– Хороший факультет? – спрашивает Петворт, проходя мимо стеклянной будочки, в которой сидят вахтеры, к темной широкой лестнице.

– Конечно! – восклицает Любиёва. – Вы увидите, каких хороших студентов здесь делают. Декан тут Маркович, очень старый, очень знаменитый. Он часто не приходит, потому что очень многие преподаватели работают вместо него. Разумеется, сам он раньше тоже работал вместо декана.

Они сворачивают в слабоосвещенный коридор, по которому быстрым шагом проходят темные фигуры; на досках для объявлений висят плакаты.

– Ой, смотрите, что делают теперешние студенты, – говорит Любиёва. – Когда я училась, нам такого не разрешали.

– А что они делают? – спрашивает Петворт.

– Это плакаты с требованием дальнейших лингвистических реформ, – объясняет Любиёва. – Как будто партия и так не сделала очень большую доброту. Не будет им новых реформ, будет милиция и тюрьма.

– Ясно, – говорит Петворт.

Коридор грязный, пол дощатый, сбоку тянутся кабинеты за стеклянными дверями.

– Здесь германские языки и филологии, – говорит Любиёва.