— Я очень рада, что у тебя есть повод для веселья, — ответила она, подняв надменно бровь вверх и устремив серо-зеленые глаза на Рольфа.

— Так, значит, именно эту цель ты преследовала, ты хотела просто повеселить меня? Тогда тебе стоило заранее предупредить меня об этом. Я бы разыграл из себя бешеного ревнивца к нашему общему восторгу. И мы развлекались бы вместе. А так я ничего не могу предложить взамен, чтобы повеселить тебя. Надеюсь, ты простишь меня за это?

— Нет.

Слово повисло между ними, перечеркивая притворство и игру слов. Оно просто подтверждало тот факт, что Анджелина предпочла бы, чтобы Рольф открыто приревновал ее. Он разразился смехом. Напряженная складка на его лбу разгладилась, он успокоился.

— Так их станет еще больше?

— Поклонников? Не могу с уверенностью утверждать это.

— Тебе следовало бы остановиться на одном из них, вместо того, чтобы заводить вокруг себя целый хоровод.

Анджелина надула губы и бросила на него взгляд из-под ресниц, притворяясь, что глубоко задумалась над этим предложением.

— Ты действительно так считаешь?

— Я знаю, что это было бы лучше, — ответил он, подходя к ней. — Но только знай, что если я еще раз увижу, как этот «Один из них» уговаривает тебя, я пущу его кости тебе на гребни, а зубы на четки, чтобы ты перебирала их пальцами во время молитвы. Таким образом твой поклонник будет вечно и неизменно с тобой, находясь в самой непосредственной близости.

Как демонстрация ревности такое высказывание вполне могло слегка польстить раненому самолюбию Анджелины, но не более того. В его словах не было ни намека на его обязательства перед ней, на обещание взаимного счастья до конца дней, на предложение руки и сердца.

Анджелина рассказала бы ему, конечно, о предложении Джима Боуи увезти ее назад к тете и о забавном обещании Мейера попросить ее руки, когда Рольф бросит ее. Но он, Рольф, не дал ей возможности рассказать ему обо всем этом, а она не хотела навязываться. Потому что это выглядело бы с ее стороны, как попытка продемонстрировать ему свои победы над мужчинами. А еще хуже, если бы он воспринял ее рассказ, как вызов сделать ей ответное, вынужденное признание. Если она и дождется с его стороны когда-нибудь признаний, то только не таким путем.

Что он вообще говорил ей о своих чувствах и намерениях? Что он преподнес бы ей свою любовь «сияющую и переливающуюся всеми цветами радуги в шикарной обертке, перевязанной лентами, — но если бы он только мог?» Имел ли он в виду, что он женится на ней? Хотел ли он сказать этим в своей обычной уклончивой манере, что он желал бы жениться на ней, если бы его обстоятельства позволили это? А каковы, кстати, были эти обстоятельства? Традиции сохранения чистоты королевской крови, не допускающие мезальянсов? Подобные вещи давно уже рассматривались в Новом Свете как анахронизм, как что-то бесконечно устаревшее, но в Старом Свете — в Европе — этих правил и законов придерживались твердо и непоколебимо. Без сомнения отец Рольфа, король, ждал от принца, что тот изберет себе в жены одну из принцесс, представительниц Европейских королевских семей. Без сомнения, таков был и брак, в результате которого родились Максимилиан и Рольф. Иначе зачем было привозить мать Мейера ко двору и принуждать ее к лицемерному фиктивному браку?

Нет, Анджелина не могла надеяться на супружество с будущим королем Рутении. Но что же тогда будет с ней дальше? На что ей опереться?

Анджелина лежала в постели, уставившись невидящим взором перед собой, в темноту, ее мозг судорожно работал, не находя ответа на трудные вопросы. Рядом неподвижно лежал Рольф, но напряжение, исходившее от его тела, свидетельствовало, что он не спит. Во всяком случае так казалось Анджелине. Ей казалось, что он погружен в себя, и Анджелина внутренне сжималась от страха и дурных предчувствий.