Смутная догадка вспыхнула в сознании Анджелины, но она отогнала ее. Нет, он не сможет этого сделать! Она решила не отвечать Рольфу и никак не реагировать на его слова. Она лежала молчаливая и неподвижная, стараясь не выдать своего отчаянного испуга.

— Суть наслаждения в возбуждении наших нервов. Но если их возбудить чрезмерно, наслаждение превратится в невыносимое страдание. Нервные окончания расположены на коже и особенно чувствительны здесь, здесь, здесь и здесь.

И он слегка коснулся кончиком пера ее губ, ушной раковины, сосков и указал на нижнюю часть живота, мускулы которого окаменели от судороги, подразумевая тайная тайных ее тела.

Он говорил просто, непринужденно, в его голосе не слышалось никакой злобы или злорадства. Все в его поведении выглядело так, как будто он настроил свою железную волю на достижение определенной цели и поэтому в принципе не мог испытывать никаких посторонних чувств — ни сладострастия, ни отвращения к своему садистскому образу действий.

Анджелина постаралась сосредоточиться, призвав на помощь весь свой разум и силу убеждения. Физическим сопротивлением она ровным счетом ничего не добьется, а нужные слова, сказанные в нужный момент, могут помочь.

— Всего лишь несколько часов назад вы распекали Леопольда за меньшее зло, чем то, которое вы хотите причинить мне. Значит, действительно вы оставили за собой право и удовольствие грозить мне и мучить меня?

— Похоже, это так.

— Но я ничего не сделала вам, я не могу дать вам никаких ценных сведений.

— Если бы я хоть на минуту поверил вам, я тут же отпустил бы вас под звуки фанфар и звон литавров. Но так как я не верю ни единому вашему слову, это с необходимостью вынуждает меня применить к вам вульгарные садистские методы, чтобы добиться правды. Если бы вы только заговорили, каждый волосок на вашей золотой головке превратился бы в сияющую драгоценность, которую бы никто не осмелился тронуть. А ваша скромность облачилась бы в плащ целомудренной святой добродетели.

Его мелодичный голос, которым он произносил эти странные фразы, подействовал на Анджелину как наркотик, притупляя остроту чувств и силу восприятия реальности, так, что смысл его слов — по существу довольно едкий — не затронув ее сознания, остался недоступен ей.

— Даже если я и располагаю требуемыми сведениями, вы все равно не имеете никакого права так со мной обращаться.

— Совершенно никакого. Поэтому я просто делаю то, что считаю нужным.

— А если окажется, что вы ошибались, как вы оправдаете свое… ну то, что вы намереваетесь сделать? Совершать преступление, чтобы снять с себя обвинение в совершении другого — пусть даже и более гнусного — это подло.

— Возможно, все, что вы говорите, обстоит именно так. Но пятно все же будет на моей совести и расплачиваться придется тоже мне. Вы же утешитесь тем, что в своей святой праведности будете проклинать меня и клеймить несмываемым позором. Это, конечно, в случае, если я ошибаюсь.

Что она могла ответить ему на это? Дрожа от страха и отвращения, она видела, как сузились его глаза, и он поднял руку с зажатым в пальцах гусиным пером. Приподнявшись над ней на локте, он медленно провел кончиком пера по ее полуоткрытым губам.

Ощущение было острым и мучительным. Анджелина сжала кулаки, натянув связывающий ее запястья пояс так, что он впился — глубоко и больно — в ее нежную кожу. Когда она отвернула голову в сторону, перо скользнуло по ее щеке, задев подрагивающее веко, и спустилось по виску в ушную раковину. Там оно сделало несколько легких воздушных движений, щекоча чувствительную нежную кожу девушки, и начало свой спуск дальше вдоль изгиба шеи к ключицам и там надолго остановилось у округлых холмиков ее груди.

Осторожно, чуть касаясь, Рольф долго обрабатывал своим утонченным орудием пытки ее соски, пока они не начали судорожно сокращаться.