Дед Матвей являлся осколком ушедшей эпохи, и в то же время он был необычайно жизнелюбив и по-своему остроумен. Рассказы о его выходках кочевали из одной зоны в другую, становясь настоящим лагерным эпосом.

Так, например, отсидев свой очередной срок в конце двадцатых годов, дед Матвей за день до освобождения спрятался в штабелях леса, заготовленного зеками, не желая оставлять приглянувшийся ему лагерь. Когда его наконец отыскали, то у пятерых здоровенных охранников едва хватило сил, чтобы вытолкать старого уркагана за лагерные ворота. Через два дня дед Матвей опять совершенно непонятными путями проник на территорию лагеря и снова спрятался в самом захламленном углу. Нашли его только через неделю усиленных поисков, холодного, голодного, но счастливого от того, что он еще недельку провел на родной зоне.

А последний свой срок дед Матвей получил уже как политический, и эта история изрядно повеселила зеков всех окрестных северных лагерей. Вор, которого больше всего в жизни интересовало содержимое чужих кошельков, неожиданно сел как член Промпартии… Начиналось все весьма прозаично – дед Матвей умудрился на улице снять часы с руки крупного партийного начальника, который, заметив пропажу, тут же потребовал от органов изловить вора. Каково же было его удивление, когда вором оказался семидесятилетний старец, который и не думал особенно прятаться – именные серебряные часы он попытался продать за три червонца там же, на городском базаре. Дед Матвей был пойман гэпэушниками с поличным. Обиженный партийный работник приложил все усилия, чтобы преклонный возраст Матвея не помешал тому получить «десятку» строгого режима. Стараниями прокурора деда затолкали в глухомань, из которой не всякий молодой через десять лет выходил живым.

Однако старик был соткан из материала повышенной прочности. Несмотря на свои преклонные лета, он не уставал даже во время изнурительных этапов и вообще являл собой живой пример неимоверной стойкости и выносливости человеческого организма.

…Беспалый, взглянув на деда Матвея, невольно улыбнулся:

– Да, наверно, лихим парнем ты был в молодости, дед. Ладно, держись меня, в обиду не дам!

В темноте смутно угадывались очертания барака, в котором размещались раскулаченные. До рассвета оставались еще долгих четыре часа. Но сейчас во мраке барак напоминал диковинное исполинское животное, растянувшееся во всю длину. Головой чудовище уткнулось в сторожевую вышку, а его хвост достигал середины зоны.

Беспалый остановился. Неожиданно он ощутил волнение – сейчас ему придется снова убивать. Он был вожаком стаи, а вожак в минуту опасности всегда бросается в схватку первым, тем самым подавая пример всей стае, особенно молодняку. Сегодня ему придется нарушить старый закон: вор не должен убивать, но он просто не может поступить иначе, сегодня у него нет иного выхода.

Беспалый подумал о Шмеле и стиснул зубы. Сейчас у него не осталось никакой ненависти к этому мужику. Просто Шмель со своими крестьянскими принципами стал у него на пути и усомнился в его власти, а значит, должен умереть. Должны умереть и те, кто пошел за Шмелем. Несколько десятков глаз настороженно смотрели на погрузившегося в раздумье смотрящего. Беспалый понимал, что выбора у него нет, – если он попытается отступить, заточки воров тут же пронзят его грудь, а потом истекающий кровью труп будет брошен в зловонную яму.

Сомнения в кровавой битве за власть уместны только до определенного момента, после которого малейшее колебание расценивается окружающими как трусость…

– В общем так, братва. Видите, у дверей барака стоят двое?…

Мужички– то не так просты, как нам казалось.