А вслед за болью пришло уже знакомое неудержимое раздражение, и бороться с ним не было ни сил, ни желания.

— Андрей Папыч, — негромко позвал Илья, вперившись в затылок шефа, — А курс лечения от наркотической зависимости для конквесторов в «Бастионе» предусмотрен?

Папыч даже не повернул головы, только спокойно оборонил:

— Предусмотрен.

Илья ожидал другой реакции. Папыч мог бы удивиться, что конквестор всё понял. Рассыпаться в объяснениях. Извиниться, наконец. Но вот так, без намёка на раскаяние, без малейшего сожаления…

— Зачем вы вообще мне эту дрянь подсунули?

— Ты не справлялся, — снова предельно коротко ответил шеф.

— С чем это я, интересно, не справлялся? Я нормально играл свою роль, никто ничего даже не заподозрил!

— Нормально играл свою роль? — холодно переспросил Папыч и обернулся. Уставился на Илью одним из самых тяжёлых своих взглядов и некоторое время изучал лицо конквестора. Отмечал покрасневшие веки и ходящие на скулах желваки, едва заметную дрожь рук и нервную напряжённость позы. Потом негромко заговорил: — Ты походил на Ахилла только внешне, но и это — не твоя заслуга, это сделали стилисты. От тебя требовалось быть Ахиллом. Вести себя как он. А ты? Ты уклонялся от поединков. Ты не вёл за собой в бой. Ты не принимал решений. Ты не убивал. Ты не был тем героем, которого должен был играть.

Каждое слово, словно метко пущенная стрела, попадало в цель. Илья прикрыл глаза. Шеф был прав. От начала до конца. Он походил на Ахилла только внешне — не более.

— Я с самого начала говорил, что не готов… — пробормотал он, наконец.

— К этому нельзя подготовить, сидя в офисе. Можно только бросить в воду и надеяться, что ты выплывешь. И ты не утонул. Но и не поплыл. Так, барахтался на месте. В другой ситуации мы бы тебя просто вернули, но тут выбора не было, слишком многое стояло на кону. Ты должен был вести себя, как Ахилл, чтобы влиять на ход событий у Трои. Но ты не мог. Пришлось тебя подтолкнуть. Этот препарат вызывает агрессию, бешенство, ярость. Только под его воздействием ты, наконец, смог играть роль, которую от тебя ожидали.

— А ничего, что меня подсадили меня на наркотики? — Илья зло уставился на шефа. Боль усиливалась, накатывала хорошо знакомая за последние дни беспричинная ярость, сметая все внутренние барьеры и ограничения. — Пусть я теперь стану законченным наркушником, главное — не пострадала Великая Цель, да?

Даже в тумане, окутывавшем Илью, он осознал, что кричит. А затем в салоне машины воцарилась тишина. Бисмарк обеими руками вцепился в руль и старательно смотрел прямо перед собой, полностью сосредоточившись на дороге. Тарас вжался в угол так глубоко, что почти слился с тенью. Ян не отрывался от чемоданчика. А Папыч, чуть прищурив тускло-серые глаза, смотрел в сузившиеся зрачки Ильи и молчал. Позволил зазвеневший после крика тишине наполнить салон, дойти до затуманенного сознания конквестора и пробиться сквозь него. А после заговорил — тихо, ровно, как санитар с душевнобольным:

— Илья, ты сейчас не в себе, потому не можешь рассуждать рационально. Законченным наркушником ты не станешь, потому что в техцентре тебя ждёт курс реабилитации. После него будешь как новенький.

— Конечно, буду, — огрызнулся Илья. — А то, что мне ломка предстоит — это так, мелочь, ерунда.

— Прекращай хныкать, — всё так же негромко, но твёрдо приказал шеф. — Не кисейная барышня, переживешь.

— Конечно, переживу, меня ж опять никто не спрашивает, просто ставят перед фактом! — недовольно пробурчал Илья, но по его голосу было слышно, что он успокаивается.