Лэйстесы не смогли уйти от столкновения — крепкий таран с громким треском вонзился в борт неуклюжего пиратского суденышка, легко сминая и круша тонкую корму.

— Все на весла! — продолжал отдавать команды Ян. — Поднять парус! — Развернулся, сложил руки рупором: — Эй, на другом корабле! Повторяйте за нами!

Илья принялся старательно грести вместе с остальными, с беспокойством оглядывая сцену примитивного морского сражения и обшаривая глазами судно в поисках Одиссея — царя Итаки и след простыл.

Пентеконтор, тем временем, нацелился на следующее пиратское судёнышко. На приземистом корыте противника суетливо задергались, словно лапки у запутавшейся многоножки, весла. Лэйстесы отчаянно пытались уклониться от столкновения — они прекрасно понимали, что их неуклюжую посудину ожидает такая же судьба, как его невезучего товарища, уже исчезающего в морской глубине.

Через несколько минут останки второго пиратского судёнышка затонули в тёмной воде, и оставшимся лэйстесам численное преимущество их кораблей перестало казаться таким уж неоспоримым залогом победы. Неуклюжие корыта один за другим разворачивались и удирали в темноту. Видя их поспешное бегство, греки разразились победными криками. Преследовать пиратов никто не собирался.

Ян спокойно прошествовал на свое место и, как ни в чем не бывало, взялся за весло.

Именно в этот миг из-под палубы показался Одиссей. Быстро оглянулся, оценивая ситуацию, а потом выдернул меч из ножен, вскинул руку в победном жесте и что-то закричал. Гребцы одарили его мрачными взглядами, и радостный вопль царя Итаки оборвался; Одиссей поспешно вложил ксифос в ножны и уселся за весло.

Остаток пути гребли молча. На берегу их уже поджидали отправленные вперёд корабли с обеспокоенными их задержкой греками. Рассказ о нападении пиратов вызвал у солдат нешуточное возмущение, а описания морского боя — подлинный восторг, и всю оставшуюся ночь греки один за другим подходили к Яну, чтобы выразить ему своё уважение.

Как и ожидалось, греки не встретили от местного населения сопротивления. Собственно, и населения-то они не встретили — небольшой поселок опустел, едва только на горизонте показались вражеские пентеконторы. Жители благоразумно попрятались в пологих каменистых холмах, справедливо рассудив, что собственная шкура дороже зерна и коз.

Всё время, пока солдаты грузили продовольствие на корабли и всю дорогу обратно в Трою Ян не сказал Илье ни слова. Впрочем, тот не сразу обратил на это внимание; Илья размышлял о том, что так и не узнает теперь, причастен ли Одиссей к случившемуся. Действительно ли Агамемнон приказал царю Итаки избавиться таким хитрым образом от Ахилла? Или же это была затея самого Одиссея, сговорившегося с пиратами и планировавшего потом поделить полученный за Ахилла выкуп пополам? А, может, это всё-таки была случайность?..

В последнее верилось с трудом. Вспоминались и хитрые бегающие глазки царя и его подозрительное решение отправить четыре корабля вперед, на разведку, а на оставшихся спустить паруса. Готовность, с которой Одиссей отказался от битвы, тоже вызывала подозрение. При всех своих недостатках Одиссей не был трусом. Хитрым, изворотливым, осторожным — да. Но не трусом. Отчего же он даже и не попытался сопротивляться? Если царь Итаки и впрямь не при чем, то он должен был вскочить на нос пентеконтора и направить резной форштевень на противника. Он, а не Ян.

И тут Илья, наконец, обратил внимание на красноречивое молчание товарища — и его словно озарило. Черт с ним, с Одиссеем.