Стоило открыться одним каналам, как распахнулись и другие. Я опустил взгляд на унитаз, но ты заплакала громче.

– Ты сказал, что не будешь подглядывать!

Я устремил взгляд на север, переложил тебя на левую руку, а правой потянулся за туалетной бумагой.

– Пап! – прокричала Амелия. – Мне кажется, что то горит…

– Вот черт! – выругался я, отдаленно подумав о банке для ругательств, и вложил в твою ладонь бумагу. – Поторопись, Уиллоу, – сказал я, потом нажал на смыв.

– Мне н н нужно пом м мыть руки, – заикаясь, захныкала ты.

– Позже! – резко сказал я и отнес тебя обратно на диван, сложив шорты у тебя на бедрах, прежде чем помчаться на кухню.

Амелия стояла перед плитой, где превращались в угли блинчики.

– Я выключила конфорку, – сказала дочь, кашляя от дыма.

– Спасибо.

Она кивнула и потянулась к столешнице за… Это то, что я подумал? Амелия села и подняла клеевой пистолет. Она приклеила почти тридцать моих крутых фишек от покера по краю постера.

– Амелия! – закричал я. – Это мои покерные фишки!

– У тебя их целая куча. А мне всего то и нужно парочку…

– Разве я разрешал их трогать?

– Но и не запрещал, – сказала Амелия.

– Папочка, – позвала ты из гостиной, – мои руки!

– Хорошо, – выдохнул я. – Хорошо. – Я досчитал до десяти, потом отнес сковороду к мусорному ведру, чтобы выбросить содержимое. Металлический край обжег мое запястье, и я выронил сковороду. – Черт подери! – выкрикнул я и включил холодную воду, подставляя руку под струю.

– Я хочу помыть руки! – завыла ты.

– Ты должен Уиллоу четвертак, – сказала Амелия, подбоченившись.

К девяти часам вы уснули, кастрюли были вымыты, мерно гудела посудомоечная машина. Я обошел дом, выключая свет, потом прокрался в темную спальню. Шарлотта лежала, забросив за голову руку.

– Тебе не нужно ходить на цыпочках, – сказала она. – Я не сплю.

Я опустился на кровать рядом с ней:

– Тебе лучше?

– Я совершенно опустошена. Как девочки?

– Хорошо. Хотя с прискорбием сообщаю, что пациент, которого оперировала Уиллоу, не выжил.

– Что?

– Ничего. – Я перекатился на спину. – На обед у нас было арахисовое масло и варенье.

Она рассеянно похлопала меня по руке:

– Знаешь, что я обожаю в тебе?

– Что?

– Рядом с тобой я кажусь такой хорошей…

Я завел руки за голову и уставился в потолок:

– Ты больше ничего не печешь.

– Да, но у меня не сгорают блинчики, – сказала Шарлотта, слегка улыбнувшись. – Амелия настучала на тебя, когда заходила пожелать мне спокойной ночи.

– Я серьезно. Помнишь, как ты делала раньше крем брюле, птифур и шоколадные эклеры?

– Полагаю, на первом месте оказались дела поважнее, – ответила Шарлотта.

– Ты повторяла, что однажды у тебя будет своя пекарня. Ты хотела назвать ее «Силлабл»…

– «Силлабаб», – поправила она.

Может, я и не запомнил название, но знал его значение, потому что я спрашивал: силлабаб – это старинный английский десерт, парное молоко от коровы добавляли прямо в ведро с сидром или хересом. Получалось что то вроде гоголь моголя, – сказала мне Шарлотта и пообещала приготовить на пробу, и в ту ночь обмакнула палец в сладкий крем и провела по моей груди, собирая его поцелуями.

– Вот что бывает с мечтами, – сказала Шарлотта. – На их пути встает жизнь.

Я сел, приглаживая пальцем шов на лоскутном одеяле:

– Я мечтал о доме, о своем дворе, о ребятишках.