Но благодаря этому я, по крайней мере, смогла выбраться из общей свалки, утратив при сем изрядную толику юбки, и кое-как доплестись до дверей, в тот же миг распахнувшихся как раз настолько, чтоб пара когтистых рук, потянувшись навстречу, успела втащить меня внутрь.

Разумеется, это был Кудшайн. Едва утвердившись на ногах, я крепко обняла его и сказала:

– Хвала солнцу, ты жив и здоров!

На это он, высвободившись из объятий, ответил:

– У тебя нос сломан.

(В скобках замечу: да, нос действительно чуточку пострадал, но не волнуйся: за мной присматривает личный врач лорда Гленли, и, едва опухоль с кровоподтеками спадут, мои брачные перспективы вновь станут как новенькие. Не хуже, чем были. Хотя… куда уж хуже?)

Я робко потянулась к переносице… и все же коснулась ее недостаточно робко. Как, однако, болит перебитый нос! И голос зазвучал гнусаво, будто у меня жуткий насморк:

– Я пришла тебя вытащить.

Кудшайн бросил взгляд мимо меня, на суматоху за небольшим окошком в дверях.

– Вижу… и как же ты предлагаешь этого достичь?

Прежде, чем я успела рассказать ему о крыше, начальник порта принялся, размахивая руками, настаивать на том, чтоб мы немедля покинули здание – хотя здесь, возможно, уместнее сказать «продолжил», так как у меня имеется стойкое ощущение, будто он проделывал все это с первой минуты скандала. Очевидно, настоящего, живого драконианина он в жизни еще не видывал и двухметрового человекоподобного дракона, чьи крылья, хоть и учтиво сложенные за спиной, ежеминутно цепляли скамьи в тесноте зала ожидания, откровенно побаивался. В сравнении с этим появление юной женщины, наполовину эриганки, с обильно кровоточащим носом, пожалуй, могло показаться переменой к лучшему.

Кудшайн ответил на все это в обычной манере – то есть, принял облик весьма воспитанной, однако непоколебимой скалы. Я же, не будучи двухметровым человекоподобным драконом, словно бы в любой момент готовым проглотить человека целиком, вполне могла позволить себе заорать на начальника порта, требуя объяснений, как ему пришло в голову гнать ни в чем не повинного пассажира наружу, в лапы враждебно настроенной толпы. В самый разгар нашей свары снаружи раздались трели свистков и голос, усиленный мегафоном, но то был уже не Холлмэн. К месту скандала явилась полиция.

Отстав от начальника порта, я выглянула за дверь. Полисмены с ходу, не слишком-то разбирая, кто прав, а кто виноват, пустили в дело дубинки. Я тут же очень обрадовалась, что нахожусь в здании: получить трепку два раза за день – это уже чересчур. Молилась только о том, чтобы никто из Общества Дружбы не пострадал, да, пожалуй, шею чуточку вытянула, вглядываясь в толпу и надеясь, что Холлмэну достанется по заслугам.

Таким образом, надобность в прыжках с крыши отпала сама собой, и потому мы просто оставались в здании, пока снаружи не воцарился покой. Разумеется, после полицейские принялись допрашивать и меня, и Кудшайна, и лорда Гленли, и начальника порта, не говоря уж о делегатах от Общества Дружбы, и Холлмэне, и куче других адамистов, и множестве посторонних. В итоге до Стоксли мы добрались гораздо позже того часа, когда нас должен был ожидать ужин.

Как бы там ни было, сам видишь: все это просто случайность. Если б не поломка в машине целигера, ничего бы и не произошло. Однако беда, как говорится, вполне поправима, а я обещаю впредь вести себя тише воды и ниже травы.

Твоя побитая дочь,

Одри.

Из дневника Одри Кэмхерст

10 вентиса

Ох, как лицо ноет! На какой бок ни повернись, все неудобно.