В один из дней самого конца лета в квартире Игната Воронова раздался телефонный звонок:

— Игнат? Ну привет! Узнал?

— Бам-пара-бам!… Рыжий?! Ты, что ли, старый бродяга? Владимир Ильич…

— Он самый.

— Здорово, брат. Говорят, ты теперь Лютый?

— Сорока донесла?

— Мир слухами полнится, краснокожий.

— Очень о многом надо бы поговорить, но… Брат, у меня беда. Не просто проблема — беда, Игнат. Мне нужна помощь.

— Подожди, подожди…

— Падлы, они похитили мою Кристинку, твари…

— Твою малышку?

— Так, Игнатка.

— Кто?

— Я знаю.

— И?.. Чего хотят?

— Игнат, они уже прислали ее локон…

— Хотят денег?

— Не только. Очень много обязательств придется нарушить. Тогда я смертник. Я — хер с ним, но семья… Это просто сделают другие.

— РУОП…

— Забудь. Я… мог бы замочить их всех, но девочка…

— Я всего этого не слышал.

— Суки, предупредили: дернешься, Лютый, прощайся с дочкой… Падлы, ей всего пять лет, Игнат. Ребенок здесь при чем? Я их живьем зарою! Игнат, она такая красивая…

— Ну, успокойся.

— Мне нужна помощь, брат. Твоя помощь.

— Наше место помнишь?

— Дурак ты!

— Через полчаса сможешь?

— Я уже там!

Через полчаса они встретились. Стоило не видеться несколько лет, чтобы беда толкнула их друг к другу. А еще через полчаса Игнат Воронов был уже убежден, что старый друг нуждается именно в ЕГО помощи.

— Но два условия, Рыжий!

— Что угодно!

— Я не смогу пользоваться табельным оружием, а мне надо будет кое-что.

Рыжий усмехнулся:

— Получишь то, чего даже у вас нет. Это туфта. Второе?

— О моем участии никто не знает! Даже твоя жена, Рыжий. Это главное.

— Я вообще тебя никогда не видел.

— Об этом уже поздно говорить.

— А, ну да… — Рыжий снова усмехнулся, и Стилет с удовлетворением отметил, что Ильич теперь в нормальной форме. — Понятно. Здесь я тебе ручаюсь. Так, а?..

— Это все, Рыжий.

— Ладно, потом поговорим.

— Теперь к делу: где, кто и когда?

* * *

Миша Багдасарян по кличке Монголец очень любил все черное. «Цвет классического благородства», — говаривал Миша, и даже в эпоху, когда вся братва нарядилась в красные, затем малиновые, бордовые, серо-голубые и иные экстравагантно-цветные пиджаки, Миша Монголец остался верен черному.

«Во всем должна присутствовать доля здорового консерватизма» — это была еще одна максима Миши, коих насчитывалось немало, но и не настолько много, чтобы создавались пестрый бардак и неразбериха. Их число являлось достаточным для существования жесткого каркаса, в пределах которого действовали Миша и его команда.

«Если каждый день верно и спокойно делать одно и то же, то в конце концов мир изменится» — именно эта фраза как бы рождала из себя весь жесткий каркас, именно она давала ему право на жизнь, и, надо сказать, мир действительно изменился.