Мы долго сидели в молчании. Дотом Эдуард сказал: «Обещай мне вот что. Если меня хватит еще один удар, и тогда уже...» Я покачал головой со словами: «Этого не будет». Он пропустил мои слова мимо ушей и продолжал: «Заботься об Эдуарде. Наставляй его... ты будешь лордом-протектором Англии, пока он не подрастет настолько, чтобы править. И потом будь рядом с ним». Я заверил брата, что исполню его желания. Он как будто успокоился. Я сказал: «Эдуард, но ты проживешь еще много лет». — «Не меньше двадцати»,— пошутил он по своему обыкновению. И, казалось, слегка развеселился сам.

— Он, должно быть, опасается за свое здоровье.

— Да... принялся говорить о своих достижениях, словно бы оправдывался.

— Возможно, — сказал я, — его слегка мучит совесть, так как он отнял трон у законного короля, Генриха.

— Пожалуй. Эдуард правильно поступил, приняв корону ради Англии... но, как ты говоришь, прямым наследником являлся Генрих. О нем Эдуард не говорил. Все подчеркивал улучшения, которые принес стране. Торговля при нем возросла. «Я всегда питал симпатию к торговцам, — сказал он. Потом добавил: — И к некоторым их женам», словно пытаясь внести в разговор веселую нотку. Я заметил в том же тоне: «Надеюсь, Джейн Шор еще ее не лишилась».

— Может, напрасно, раз Эдуард говорил о своих добродетелях.

— На любовные похождения он никогда не смотрел как на грех. Говорил, что они вполне естественны, доставляют удовольствие не только ему, но и его любовницам. Постоянно твердил: «Радовать подданных — долг короля». Нет, упоминание о Джейн не смутило его; он всегда охотно о ней говорит. Видимо, очень любит эту женщину.

Затем Эдуард повел речь о том, что в отличие от многих королей понимает в коммерции. «Править королевством — это не только воевать и устраивать пышные процессии», — сказал он. Я ответил: «Да, торговля, разумеется, возросла, кроме того, ты принес стране закон и порядок». — «И еще, — добавил Эдуард, — начал строить в Виндзоре часовню Святого Георгия, это будет блестящий подарок нации. Построил библиотеки. А кто привез Кэкстона с его печатным станком? Разве не я?» — «Ты очень много сделал для нации», — заверил я его.

Потом Эдуард заговорил о предмете наших разногласий — французских субсидиях. Сказал: «Знаю, ты относишься к ним очень неодобрительно. Твои чувства мне понятны. Но тогда я поступил правильно. Дикон, я получал деньги для своей страны: деньги Людовика. Да, теперь этот источник доходов иссяк. Людовик не выплатит мне больше ни кроны. Зачем? Он уже не опасается Бургундии, а именно с ней ему приходилось считаться. Из-за нее он стал мне врагом и другом Уорику... на время. Дружба Людовика непостоянна. Что ж, в конце концов, он король. Однако слушай: пока я получал деньги Людовика, не было нужды облагать налогами своих подданных... торговцев и прочих. И в этом одна из причин процветания торговли. Кто может сказать, что это дурно? Деньги лучше тратить так, чем на убыточные войны».

— Король говорил тебе об этом неспроста, — сказала я. — Не думаешь, что, судя по этому, он опасается внезапной смерти?

— Эдуард всегда был откровенен со мной.

— Он встревожен. Королева почувствует себя глубоко уязвленной и униженной из-за принцессы Елизаветы. Напрасно она так упорно называла ее «мадам ля дофин».

— У королевы гордость и алчность взяли верх над понятиями о пристойности. Ей бы следовало знать, что намечаемые браки между членами королевских семей часто расстраиваются. Однако беспокойство о здоровье короля заглушило это разочарование.

— Королева, должно быть, очень рада, что он выжил.