Ефрейтор-водитель достал сигарету, потянул из кармана зажигалку и вдруг замер. Крепко сложенный парень, младший сын в семье (старший погиб под Москвой), не имел боевого опыта и не видел врага в лицо. Сейчас он вдруг почувствовал недоброе. Беспокойно огляделся. Среди кустов блеснуло стекло.

– Снайпер… там снайпер!

Понимая, что уйти от выстрела не успеет, пригнулся, прижавшись щекой к бензобаку, и зажал ладонями верх каски. В эти секунды в прицеле оптической винтовки отчетливо возник припавший к прикладу пулеметчик. Павел Зима слегка довернул ствол, привычно задержал дыхание и мягко потянул спуск.

В Русской, а позднее в Красной Армии никогда не было на вооружении разрывных пуль. Но в период Великой Отечественной войны некоторые бойцы в ответ на смертельно опасные немецкие разрывные пули спиливали головки обычных винтовочных пуль. Они входили в тело, медная оболочка разворачивалась от удара, и русская «дум-дум» на выходе делала отверстие размером с пятак, оставляя солдатам вермахта мало шансов выжить.

Пулеметчика ударило в верхнюю часть плеча над ключицей, развернуло мясо, заставив вскрикнуть. Кровь заливала приклад пулемета, острая боль скручивала тело.

– Клаус, помоги…

Пулеметчик, уничтожавший французов, греков, расстреливавший евреев, имел на счету несколько сот жизней. Сейчас он терял свою собственную жизнь, бесценную, самую дорогую на свете. Арийская, лучшая в мире кровь продолжала вытекать из развороченной раны, а сил оставалось, чтобы произнести короткое слово:

– Хильфе… помоги.

Ефрейтор-вестфалец, опомнившийся от страха, лихорадочно бил ногой по стартеру. Обещая спасение, с треском завелся мотор. Он заглушил звук второго выстрела, угодившего в широкую спортивную грудь ефрейтора. Водитель снова сунулся лицом в бак и больше не шевелился.

Выполняя приказ Павла Чередника, его помощник дал одну и другую очередь. Пробило бак, загорелся бензин, раненый пулеметчик ворочался в узкой коляске, понимая, что вылезти не сумеет. Третий член экипажа, самый осторожный, скатился на землю и быстро пополз прочь от горящего мотоцикла и кричащего от боли камрада.

Он знал, что если кинется спасать товарища, то сам угодит под пулю снайпера. Солдат полз умело, вжимаясь в колючую сухую траву. Через десяток шагов оглянулся. Мотоцикл и два его товарища горели. Пулеметчик уже не кричал, продолжая дергаться. Это была агония, мучительная и долгая.

В эти минуты командир десантной роты лейтенант Морозов разворачивал трофейный пулемет МГ-42, собираясь ударить по бронетранспортеру «Бюссинг».

Обер-фельдфебель видел, как горел мотоцикл, а пламя вышибало и корежило трупы двух погибших. Ночью взвод тоже понес потери в бою с другой группой парашютистов. Сейчас гибель еще двух подчиненных и нежелание русских сдаваться толкнули его на рискованный шаг.

Фельдфебель с недавнего времени занимал должность заместителя командира взвода. Хотя в подчинении у него было не так много людей, он рассчитывал минометным огнем и пулеметами смять, уничтожить зажатый в редкой лесистой ложбине отряд парашютистов.

Он не был в России в сорок первом или сорок втором году, но видел хронику тех победных лет. Как вели по дорогам многотысячные колонны пленных. Кинооператоры выхватывали из бесконечной толпы наиболее характерные лица: тупые, равнодушные к своему поражению, неспособные к сопротивлению.

И вот сейчас эти азиаты, кое-как опомнившись, убивают его товарищей.

– Двигай ближе к русским, – скомандовал обер-фельдфебель механику-водителю.

– Их там сотня, не меньше, – попытался возразить механик, более осторожный, чем его командир.

– Тем лучше. Будет куда истратить боезапас. – Он повернулся к пулеметному расчету: – Ведите огонь из своих стволов поочередно, чтобы не давать «Иванам» передышки.