Его однокашник Арнольд Гутлин мечтал стать спортсменом, дальше второго разряда по шахматам не пошел, защитил кандидатскую, получил лабораторию. Умница, специалист в своей области, он обладал двумя недостатками. Самоуничижаясь, Арнольд преклонялся перед атлетами и стремился всем и каждому услужить. После работы он возил Усольцева на своей машине, катал по городу каких то неизвестных людей и чужих девок. Вернувшись за полночь домой, писал научные статьи, а рано утром… начинался новый день.

Отец, деды и прадеды Кахи Ходжавы работали от зари до зари. В вине, которое создавал род Ходжава, можно было утопить стадо слонов, в пролитом этими грузинами поту можно было бы выкупать взрослого мужчину.

Предки Кахи были мудры и трудолюбивы. Дед к восьмидесяти годам научился читать, отец в свое время окончил семилетку. В роду Ходжавы были виноградари, пекари, воины, мудрецы – Кахи должен был открыть двери в науку.

На семейном совете рассудили, что Тбилиси, Москва, Киев – слишком большие города для простого деревенского парня, они развратят его.

В Городе жила двоюродная сестра дяди, судьба Кахи решилась просто.

Кахи учился – так он писал домой. Деньги, по крайней мере, присылали на учение. Деньги в семье были.

Ничего о своих соседях Гуров не знал. Но что Сергей Усольцев в компании лидер, а Кахи и Арнольд при нем, старший инспектор определил с одного взгляда.

Неторопливо, шаркая туфлями без задников, подошла официантка. Фартучек, задуманный как нечто кокетливое и белоснежное, последнее время не стирали.

– Привет, мальчики. – Она открыла блокнот.

Гутлин улыбнулся, Усольцев сказал:

– Салют, Светик! Сегодня распоряжается Кахи. – И кивнул на кавказца.

– Сегодня? – Официантка дернула плечом.

– Красавица, принеси нам… – Активно жестикулируя, Кахи начал делать заказ.

Слушая заказ, Гуров рассудил, что тоже с удовольствием закусил бы икрой и лимончиком, не отказался бы от осетрины на вертеле. И чтобы рядом сидела Рита, только непременно в хорошем настроении.

Официантка записала заказ, собралась уходить. Гуров сказал:

– Простите.

Девушка взглянула удивленно:

– Вы отдельно?

– Две бутылки минеральной воды, – сказал Гуров. – Две порции ветчины… Хлеб. Бутылку пива. Я все заберу в номер.

– Зачем ветчина, зачем в номер? – Кахи развел руками. – Обижаешь. Сиди. Кушай. Все будет.

– Кахи! – остановил его Усольцев. – Человек в командировке, устал. – Он попытался улыбнуться Гурову: – Кавказ, уж извините.

Лева заметил, как болезненно дернулся и задрожал у Усольцева подбородок, и подумал: «Зубы болят, наверное». Тот почувствовал взгляд, неверным соскальзывающим движением начал стряхивать с пятнистой скатерти хлебные крошки, затем нарочито медленно поднялся, так же медленно поставил на место свой стул и, ничего не сказав, пошел к выходу.

Гуров взглянул на его неестественно негнущуюся спину – так держатся сильно выпившие перед тем, как превратиться в пьяных.

«Странно, – удивился Гуров, – ведь парень абсолютно трезв».

Усольцев вернулся минуты через три, на ходу вытирая платком лицо, беспричинно рассмеялся и сказал:

– Действительно, а почему бы вам не поужинать с нами? Одиночество командированных – штука неприятная, по себе знаю.