Прежде всего, следовал вывод о насущной необходимости работы с молодыми. Такие ребята своей дуростью обычно сперва подводят в «безвозвратные» двух-трёх опытных бойцов, и лишь после этого готовы загнуться от первой же пули. Единственный способ избавиться от дури — не оставлять ей времени, нужно чтоб духи любую свободную секунду использовали по прямому назначению — на сон. И чтоб секунд этих им выпадало бы как можно меньше, в идеале — вообще бы их не было, а то ж им всяко снится всякая херня неуставная! Черныш знал это не понаслышке, то есть по себе, и даже не столько по воспоминаниям о военной юности, сколько по своему сокровищу, Гарри Весельчаку.

Все его неприятности, по мнению Черныша, проистекали от излишков свободного времени, живости характера и своеобразного чувства юмора. Этот остряк, ударившего его маму, пьяного кэбмэна охреначил доской по тупой башке, привязал оглушённого мужика его же ремнём за руки к колесу его же кэба, а под хвост его же лошади запихал пук тлеющей ничейной соломы. Мужик к собственному неудовольствию и веселью окружающих быстро пришёл в себя, но, судя по воплям, радости ему это не принесло. Кэбмэны, вообще, не любители быстрой езды. Эту забавную шалость Гари на суде особо в укор не ставили, но ему не следовало топить хозяина трактира в пивной бочке, он там прислуживал. Служил до самого ареста — разливал пиво посетителям из той самой бочки, когда его пришли брать за совсем уже полную чушь. Снова связался с хамом, тот гад просто обязан был одарить Гарри парой пенни, раз уж бросил ему под ноги швартовый! Ну, нет, так нет — пацан ловко поставил жлобу подножку, и когда тот грохнулся мордой об пирс, привязал хама за ноги к кнехту, а за руки к швартовому канату. И шхуна-то была с виду маленькая, и гад попался толстый, кто ж знал, что скоро отлив?

Потому Гарри каждую минуту самообладания, буквально, вместе со всеми тянул носок, печатая строевым по палубе, выстаивал часы в караулах, падал на «лечь» и подскакивал на «встать» без счёта по мановению инструкторского стека, обдирал ладошки на рангоуте и скрипел зубками под линьками. Парня стало просто не узнать, его ребята долго не могли поверить, что их бесшабашный заводила Чарли Ёршик не только не стал атаманом, но сам, добровольно пошёл в прямое подчинение Длинному Джеку. Черныш на личном примере утверждал власть Командора — если уж этот беспрекословно исполняет любые его приказы, куда уж остальным? Тем более что когда Ёршик выступал в роли инструктора, рулил Черныш, ребятам оставалось лишь скрипеть зубами, отводя глаза. Понимали, что раз он настолько безжалостен к себе, им-то и подавно нечего ждать пощады. И он не давал ни малейшего повода в этом усомниться — ни одно нарушение, намёк на небрежность, разболтанность не ускользали от его внимания, не оставались без награды линьками или запросто кулаками и башмаками в живот, — лечь! На! — удар ногой, — встать! На! — в зубы, — чего разлёгся без команды?! На, на! Встать! Ровно, сука, стой! Лечь… отжаться… ещё раз! Бля, это, по-твоему, «отжаться»? На…

Черныш знал, что делает и зачем. Иначе эти милые дети начнут убивать других детей просто от страха. Мальчишки боятся одиночества, их поставили в строй — там они все вместе! Им нужны минуты уединения, когда никто бы к ним не лез — их поставили в караулы, боец на посту не просто может, обязан убить любого, кто бы к нему не полез с разговорами! Детям нужно ощущение нужности, необходимо чувствовать заботу, родительскую власть.