– …Оч-чень много, – передразнила меня Мэри, выпучив глаза и гримасничая.

Бен захихикал.

У моей сестры всегда была наготове какая-нибудь пакость. В последнее время я стала меньше запинаться и не позволяла ей сбивать себя с толку. Я стремилась сделать что-то полезное, и если заикнусь на уроке, то так тому и быть. Сейчас меня больше беспокоило, что придется вести занятие на пару с Мэри.

Экипажи подъезжали к рынку, где по тротуарам разгуливали толпы негров и мулатов. Воскресенье – единственный выходной у рабов, и они заполоняли оживленные улицы. Большинство отправлялось в церкви хозяев, где им надлежало сидеть на галерее. Однако и в будни на улицах было полно рабов: они выполняли господские распоряжения, наведывались на рынок, доставляли письма и приглашения на чай и обед. Некоторые трудились по найму, ходили на работу и с работы. У них почти не оставалось времени, чтобы заводить знакомства, и тем не менее они нередко собирались на углах улиц, на причалах или у винных погребков. Газета «Чарльстон меркьюри» выступала против «безнадзорной толпы» и требовала принять меры, но отец говорил, что, если у раба есть пропуск и рабочий жетон, его присутствие абсолютно законно.

Однажды задержали Снежка. Вместо того чтобы ждать нас у церкви, он принялся радостно разъезжать по городу. Его забрали в караулку около церкви Святого Михаила. Отец разгневался, но не на Снежка, а на городскую стражу, он бушевал всю дорогу до канцелярии мэра и заплатил штраф, чтобы Снежка не забрали в работный дом.

Из-за огромного скопления экипажей на Камберленд-стрит мы не смогли подъехать близко к церкви. Мать возмущалась: мол, народ валом валит на службу только на Пасхальной неделе, в то время как она заботится, чтобы Гримке посещали храм каждое скучное, ничем не примечательное воскресенье. С места возницы донесся скрипучий голос Снежка:

– Госпожа, отсюда придется идти пешком.

Сейб распахнул дверцы экипажа и по очереди помог нам сойти.

Впереди размашисто шагал отец – невысокий, но импозантный мужчина в сером пальто, цилиндре и с узким шелковым шарфом на шее. У него было худое лицо с длинным носом и густыми, кустистыми бровями. Я думаю, красивым его делали волосы – буйная темно-каштановая копна. Томас унаследовал от него насыщенный коричнево-красный цвет волос – как и Анна, и маленький Чарльз, – а мне достался приглушенный оттенок хурмы да еще светлые, почти незаметные брови и ресницы.

Места прихожан в церкви Святого Филипа точно отражали их статус в Чарльстоне. Элита соперничала за сиденья в передней части, менее богатые размещались сзади, а бедняки теснились на боковых лавках. Наша скамья, которую отец арендовал за триста долларов в год, стояла всего в третьем ряду от алтаря.

Я сидела рядом с отцом, держала его шляпу на коленях и улавливала легкий аромат лимонного масла, которым он пользовался для приручения своих локонов. С верхних галерей доносились галдеж и смех рабов. Этот гомон всегда нам докучал. Когда рабов собиралось много, они шумели в церкви так же, как на улицах. В последнее время гвалт сделался столь невыносимым, что на балконах для устрашения поставили наблюдателей. И тем не менее галдеж не прекращался. А тут – бац! Крик. Прихожане зашевелились, с опаской поглядывая вверх.

К тому времени как преподобный Холл взобрался на кафедру, под сводами поднялся невообразимый шум. Над галереей пролетел чей-то ботинок и шлепнулся вниз. Тяжелый ботинок. Он упал на леди, спешащую к выходу, удар пришелся по голове, сбив шляпу.

Когда семья вывела травмированную леди из церкви, преподобный Холл наставил указательный палец на дальний левый балкон и медленно покрутил им. Наступила тишина, и он по памяти процитировал отрывок из Послания апостола Павла.

– Рабы, со страхом и трепетом подчиняйтесь своим господам, как самому Христу. – Затем он произнес слова, которые многие, включая мою мать, назвали бы самой красноречивой импровизацией на тему рабства.