Изменить размер шрифта - +
Барон, пока не подоспели заказанные биточки, коротал время за пивом — теплым, но на вкус относительно свежим, и изучал глазами посетителей кочевого ресторана.

Таковых в этот близкий к полуночи час было немного: чинно вечеряющая благообразная супружеская пара, в одиночестве опустошающий штофик коньяка типичный командировочный да шумная компашка, представленная двумя старлеями-летунами, закадрившими попутчиц-студенток. Возвращающиеся из отпусков господа офицеры, держа марку, заказали на десерт шампанское и фрукты, наверняка изрядно облегчив тем самым содержимое своих кошельков. Это ведь только в песенной интерпретации «летчик высоко летает — много денег получает». Опять же, в концовке отпуска на кармане у правильного служивого человека редко остается больше чем на такси и на опохмельное послевкусие.

Летуны взахлеб травили байки, активно помогая себе руками, а девицы шумно охали, не забывая при этом налегать на виноград.

— Уф-ф! Люблю повеселиться, а особенно — пожрать!

Борис отставил пустую тарелку и с выражением блаженства на лице откинулся на спинку диванчика.

— Как супец?

— Борщец — зашибец! Хотя здешний ложкарь, по ходу, приворовывает. По крайней мере без казенного мяса всяко не сидит.

— Раз не сидит, значит, когда-нибудь сядет.

— Ему только на пользу. Но все равно последний раз я такой наваристый супец годика эдак полтора взад пробовал, — Борис задумался. — Могу даже конкретное число назвать: в ночь на 24 февраля тыща 961 года.

— Это что ж вам, по случаю праздника рабоче-крестьянской красной армии, усиленную пайку замастырили?

— Как же, дождесси от них. Но ход мысли, Демьян Зосипатыч, правильный. В честь праздника духи тогда перепились люто. Утратив не только ум, честь и совесть, но и бдительность. Вот мы тогда, под шумок, кобелька конвойного — во-от такенный загривок, ростом чуть повыше по́ней в цирке, а злющий — уууу! Короче, прямо в питомнике его удавили, вынесли и на мясо пустили. Ох и пируха была!

— Мерзость какая! — Барон покосился на и без того не шибко аппетитно выглядевшие, скукожившиеся от перевара сосиски. — Ты бы повременил с воспоминаниями? А то я после таких подробностей спокойно пожрать не смогу.

— А чё такого? Мясо-то тока по нормам положенности проходило. Да и то… куда-то мимо проходило. А в лагере голод не тетка — всякого заставит совесть съесть. Не то что кобеля. Знаешь, никогда бы не подумал, что с овчарки такой козырный навар получается. А уж стюдень с костей!

— Я ж тебя как человека прошу! Вон, разлей лучше, остатки-сладки.

— Это мы завсегда! — Борис с готовностью схватил графинчик, идеально ровно раскидал водку по стопкам. — Нас просят — мы делаем. Давай, Зосипатыч, выпьем. За первого приличного человека, засветившегося на моем горизонте за последние четыре года и три дня.

— Неужто в лагере на всю кодлу ни одного приличного не сыскалось?

— Не-а. Правильные были, а вот приличных…

— Разжуй, будь ласка? Дико интересно: в чем принципиальная разница?

— Легко.

Борис опустошил стопку, застыл, прислушался к чему-то, а затем поднялся и, нимало не конфузясь, пояснил:

— Тока я, это, сперва до толчка добреду. Облегчусь. А то после казенной пищи мои кишки с ресторанного борща от изумления симфоническую музыку заиграли.

Слегка покачиваясь, Борис направился в конец вагона.

Проходя мимо столика, за которым ужинала супружеская пара, он считал с лица женщины неодобрительное, даже брезгливое выражение и, намеренно громко пустив газы, затянул:

— За-ачем он в на-аш колхоз приехал? Зачем, а гла-авнае — на ко-ой?

«Пейзанин и есть!» — хмыкнул Барон и принялся расправляться с наконец-то поданными биточками.

Быстрый переход