– Врач сказал, чтобы я три дня не выходил из дома. Что я могу… как это? Заразиться? Стать заразным?

– Никогда не следует обращать внимание на то, что говорят врачи, дорогой мой.

– Но возможно, в данном случае как раз стоило бы прислушаться к советам медиков, – осторожно заметил Пае.

– Тем более что врач к вам, Шевек, прислан правительством А-Йо. Я верно говорю? – В голосе Чифойлиска звучала явная угроза.

– И притом это самый лучший врач, какого они смогли найти. В этом я уверен, – без улыбки согласился Атро и вышел из комнаты, более не убеждая Шевека пойти прогуляться.

Чифойлиск последовал за ним, а двое более молодых ученых – Пае и Ойи – остались с Шевеком и еще довольно долго беседовали с ним о физике.

С огромным удовлетворением, с невыразимо приятным чувством узнавания, понимания, что все именно так, как и должно быть, Шевек – впервые в жизни! – наслаждался беседой с равными.

Митис, хотя и была прекрасным преподавателем, оказалась все же не способна последовать за ним в те новые области теории, куда он при ее непосредственной поддержке углубился. Граваб была единственным человеком, кто мог оценить его изыскания, кто знал и понимал не меньше, чем он сам, но они с Граваб встретились слишком поздно, в самом конце ее жизненного пути. А потом Шевек работал со многими талантливыми людьми, однако никогда не занимал постоянной должности в институте, и у него не хватало ни времени, ни сил, ни возможностей, чтобы увести этих людей за собой достаточно далеко, увлечь их своими исследованиями; они вязли в старых проблемах классической физики. Среди коллег у него никогда не было равных. Здесь же, в царстве всеобщего неравенства, он наконец их встретил.

И испытал огромное облегчение, освобождение от интеллектуального одиночества. Физики, математики, астрономы, логики, биологи – всех можно было найти здесь, в Университете; и все охотно приходили к нему, или же он – к ним, и они беседовали о чем угодно, и в этих беседах рождались новые миры. Природа всякой новой идеи такова, что ею необходимо сперва поделиться: описать ее кому-то, обговорить вслух – и только потом попытаться воплотить в жизнь. Идеи, как трава, требуют света и, подобно народам, расцветают за счет смешения кровей. Хороший ковер становится только лучше, когда его потопчут ногами многие.

Даже в самый первый день в Университете, во время беседы с Ойи и Пае, Шевек понял, что нашел то, к чему давно стремился, о чем страстно мечтал с детства, когда они с Тирином и Бедапом допоздна засиживались за «умными» разговорами, поддразнивая и подначивая друг друга и тем стимулируя еще более отважный полет мысли. Он живо припомнил некоторые из этих ночей и Тирина, говорящего, что если б они знали, ЧТО в действительности представляет собой Уррас, то, возможно, кому-то из них и захотелось бы туда отправиться… Ах, как он, Шевек, был тогда потрясен этими словами! И разумеется, сразу набросился на Тирина, и бедняга Тир тут же отступил; он всегда отступал… и всегда был прав!..

Разговор давно прервался. Пае и Ойи вежливо молчали.

– Простите, – сказал Шевек, – голова страшно тяжелая.

– А как вы ощущаете здешнюю силу тяжести? – спросил Пае с очаровательной улыбкой человека, который, точно ребенок-вундеркинд, всегда рассчитывает на свое обаяние и ум.

– Я ее не замечаю, – ответил Шевек. – Только, пожалуй, вот здесь… Как называется эта часть тела?

– Колени… коленные чашечки.