В целом прогулка получилась бы весьма неплохой, если бы ее не портили существенно два обстоятельства: ни на шаг не отходящая от них шеренга из дюжины солдат, чьи щиты сверкали не слабее полуденного солнца в небе, и упорное нежелание девушек говорить на самые интересные темы. Впрочем, относительно последнего Конан успокаивал себя тем, что девушки, очевидно, боятся друг друга (особенно властную и настороженную Сульфиду), и стоит ему остаться наедине с милой и бойкой на язычок Зейлой, как он сумеет добиться ответов на все волнующие его вопросы.

Вечерняя трапеза была еще более изысканной и обильной, чем дневная. На этот раз Конан пировал в компании не благообразного старика жреца, но в обществе своих хорошеньких жен, чем он был весьма доволен. Невидимые музыканты играли что-то очень томное и сладкое. Правда, танцовщиц в полупрозрачных шароварах не было, но Конану их вполне заменили новообретенные подруги, порозовевшие от вина, черноглазые и смешливые. Каждая из них была хороша по-своему, и даже суровая Сульфида, опустошив половину кувшина, сбросила свой жесткий панцирь и позволяла себе заливисто хохотать над грубоватыми шутками варвара.

Когда все было выпито и съедено, а уставшие музыканты перестали терзать свои струны и дудки, повисло многозначительное молчание. Четыре пары блестящих взволнованных глаз устремились на киммерийца, и в каждой было недвусмысленное ожидание. Конан не стал их томить, выдерживая долгую паузу.

— Спасибо за компанию, девочки, и спокойной вам ночи! — громко объявил он. — Надеюсь увидеть вас всех завтра утром! А ты, Зейла, останься! Хотелось бы кое о чем с тобой побеседовать…

Шесть глаз тут же погасли. Сульфида вновь посуровела. Юная Айша закусила губы и отвернулась, чтобы не показать своих слез. Зейла порозовела и опустила ресницы. Она изо всех сил старалась натянуть на свое личико маску благообразия, но торжествующая улыбка так и дергала, так и щекотала уголки ее губ.

* * *

Несмотря на насмешливые искры в глазах, озорные ужимки и бойкий язычок, Зейла оказалась девушкой, что свидетельствовало о том, что к женитьбе своего Юного и Вечного Божества здесь относятся вполне серьезно. Невинность этого милого и соблазнительного создания тронула киммерийца. Он почувствовал прилив нежности к маленькой незнакомой девушке из совсем чуждого и непонятного ему мира, прикорнувшей растрепанной головой на его плече, как птица на скальном выступе. Он не ног видеть ее в темноте, голос же ее совсем не напоминал Карелу, но даже то, что сходство с зеленоглазой воительницей рассеялось, не уменьшало нежности и поселившейся в груди теплоты.

Отдохнувшие музыканты снова заиграли что-то — на этот раз за тонкой перегородкой — тихое, умиротворяющее, усыпляющее. Разговаривать совсем не хотелось. Тянуло уплыть в сон, такой же теплый и нежный, как тонкие руки Зейлы. Но Конан не мог разрешить себе успокоиться, пока остались непроясненными существенные моменты его будущей судьбы.

— Скажи-ка мне все-таки, что означает это самое Великое Воссоединение, о котором прожужжал мне все уши Жрец? — спросил он, поворачиваясь набок и высвобождаясь из рук девушки. — Кажется, оно должно произойти через три дня?

— Я не могу говорить об этом. Мне нельзя, — прошептала Зейла, снова потянувшись к нему, как ребенок, которого оторвали от матери.

— Что значит «нельзя»? Разве богине можно запретить хоть что-нибудь? Разве есть что-нибудь на свете, о чем нельзя знать Богу? — Либо же — я никакой не Бог, а ты не богиня, а этот старичок, перед которым вы все трепещете, устроил нечто вроде шутовского представления?..

— О, нет! И никакое это не представление! — воскликнула девушка, кажется, обидевшись за «старичка».