— А грелка вам не помогает? — спросил он.

— Знаете, что бы мне могло помочь? — сказала Миллисент. — Звук голоса того, кого больше нет. Звук голоса того удивительного человека, которого я любила. Мне кажется, я могла бы справиться со всем этим, будь он рядом со мной. Но без него я ничего не могу. Он никогда в жизни не давал слабину, а потом он заболел раком и быстро сломался. Но я не Джеральд. Я не могу построить войска и бросить их в атаку, как сделал бы Джеральд. У меня на это нет сил. Я не могу больше переносить боль. Я не справляюсь с ней, она пересиливает все. Иногда мне кажется, что я могу потерпеть часик-другой, я приказываю себе забыть про нее, не обращать на нее внимания. Я говорю себе: «Боль — это ерунда. Это — призрак, это просто досадная неприятность. Не давай ей донимать тебя, не позволяй властвовать над тобой. Не иди у нее на поводу, не поддавайся ей. Не реагируй на боль. Не распадайся на части, борись, и ты победишь. Или она тебя, или ты ее — все зависит от тебя!» Я повторяю это себе миллион раз в день, будто это Джеральд мне говорит, а затем мне становится так худо, что я должна лечь на пол где угодно, даже посреди супермаркета, и все эти слова становятся бессмысленными и больше не значат ничего. Ах, простите меня, честное слово, я не хотела. Я ненавижу слезы.

— Я тоже, — утешил он ее, — но все же иногда можно и поплакать.

— Ваша студия так много для меня значила, — всхлипнула Миллисент. — Всю неделю я с нетерпением ждала ваших занятий, будто я маленькая девочка, которая боится пропустить урок, — призналась она, и он заметил, что его ученица смотрит на него с детской доверчивостью. Она была похожа на ребенка, которого он по праву взрослого укладывает в постель, — на мгновение он стал для нее Джеральдом, который может исправить все.

— У вас есть с собой лекарство? — спросил он.

— Я уже утром приняла одну таблетку.

— Примите еще, — посоветовал он ей.

— Много нельзя. А то будет передозировка.

— Понятно. Но все же прошу вас: пожалейте себя. От одной лишней таблетки не будет никакого вреда. Наоборот, вам станет легче. Боль пройдет, и вы сможете вернуться к мольберту. Я помогу вам.

— Мне нужно час полежать, пока она подействует. Занятия уже закончатся.

— Вы можете остаться и поработать, когда все уйдут, я не против. Милости прошу! Где ваше лекарство?

— В кошельке. В студии. Рядом с мольбертом. Там стоит старая коричневая сумка, у нее еще такой потертый ремешок через плечо. А внутри, в сумке, кошелек.

Он принес ей таблетки, и она запила лекарство той водой, что оставалась в стакане. Это был препарат, содержащий опиум, он снимал боль на три-четыре часа — крупная ромбовидная пилюля, приняв которую, она сразу же испытала облегчение, успокоившись в предвкушении краткого избавления от страданий.

С первого момента, когда Миллисент появилась в его классе, он безошибочно угадал в ней былую красоту: она когда-то была очень привлекательной — пока проблемы с больным позвоночником не начали ее старить, предопределив всю оставшуюся жизнь.

— Полежите, пока лекарство не начнет действовать, — сказал он. — А потом присоединяйтесь к классу.

— Мне так неловко из-за всей этой истории, — проговорила она, когда он уходил из комнаты. — Извините меня, пожалуйста.