— Коньяк расширяет сосуды, — подмигнул ей Карцев.
Вера вызвала машину и отвезла Карцева на Петроградскую сторону, в свою клинику. Карцева положили на обследование, и на следующий день все в клинике знали, что наверху, на третьем этаже, во второй терапии, лежит бывший муж Карцевой с функциональным расстройством нервной системы и наклонностью к ангиоспазмам.
Карцев шатался по холодным кафельным коридорам и курил в битком набитой уборной, где стоял мат и пили водку, где шли нескончаемые разговоры о чужих женщинах и своих болезнях. А потом уходил в палату, ложился в кровать, подкладывал под щеку маленький наушник и сквозь концерты-загадки и политические события отыскивал прогноз погоды на завтра, до которого ему не было никакого дела…
Вера бывала у него ежедневно, приносила кефир, ветчину и Мишкины рисунки. Ветчину Карцев съедал, отдавал кому-нибудь кефир и писал Мишке веселые письма в стихах.
И каждый раз, передавая письмо Вере, он ждал, что Вера скажет ему что-нибудь такое, отчего все вдруг начнет меняться и перестраиваться и он сможет согласиться или не согласиться. И это одинаково будет хорошо, так как это утвердит его в самом себе и он перестанет чувствовать себя в чем-то виноватым.
Но Вера ничего такого не говорила, и к концу второй недели Карцеву мучительно захотелось уехать в какой-нибудь цирк и не продлять отпуск, на что он имел полное право, а сократить его и как можно скорее начать работать и жить по привычному распорядку любого цирка — по распорядку, который начисто исключит все то, что сейчас тревожит Карцева…
Он тогда так и сделал. Позвонил в Москву, в отдел формирования программы Союзгосцирка, и попросил разнарядку. А через три дня сел в поезд и уехал не то в Свердловск, не то в Новосибирск… Сейчас и не вспомнишь.
Вася Человечков открыл глаза и спросил:
— Приехали?
— Да, — ответил Карцев.
— А времени сколько?
— Три.
Карцев закурил, открыл дверцу, и в кабине сразу стало холодно.
— Ты посиди, — сказал он Человечкову. — Я сейчас…
— Нет… Я с вами.
Вася тяжело вылез из кабины и тут же сел на стуненьки приемного покоя.
— Тогда вставай, — сказал Карцев.
— Я посижу… — хрипло сказал Вася и закашлялся.
— Вставай, вставай!.. Идем.
Карцев поднял Васю со ступенек и открыл дверь приемного покоя.
— Ну как, задний мост здорово шумел? — спросил Вася.
— Не очень.
— Он еще черт-те когда начал шуметь… Я сначала думал, вот-вот рассыплется, а потом привык. Сателлиты, что ли, подработались?
— Давай, давай, двигай… — сказал ему Карцев.
Васю оставили до утра в больнице, а Карцев, пообещав ему отогнать машину в цирковой гараж, еще немножко покурил у дежурного врача. Затем пришли три медбрата — студенты-практиканты из Первого медицинского института. Один из них, в джинсах и кедах, сел с Карцевым в кабину указывать дорогу, а двое других пошли за машиной пешком. К больничному моргу.
Карцев медленно вел машину между институтскими корпусами.
— Откуда везешь, шеф? — спросил медбрат в джинсах.
— Показывай дорогу, — ответил Карцев. — Теперь куда?
— Налево… Ну и работка. Шел бы лучше в такси…
— Заткнись, — сказал Карцев.
— Чего?!
— Заткнись, говорю. Показывай, куда ехать…
Вчетвером они спустили гроб в громадный подвал морга, и, когда Карцев поднялся наверх в прозекторскую, к нему подошла заспанная женщина в очках и шерстяном платке, накинутом прямо на халат, и сказала:
— Тут вам записка. |