В античной древности было известно многое, о чем потом позабыли, — и трахеотомия, и наложение лигатуры на сосуды, и бальзам, и наложение бинтов на раны, и снятие бельма, и сшивание краев раны, и даже чревосечение. Это — частности. Но были и обобщенные идеи, не доказанные наукой, поскольку она не имела в те времена возможности доказать их, но подтвержденные практикой и рожденные ею. Еще Лукреций Кар, живший в первом веке до нашей эры, выдвинул идею о существовании в природе мельчайших, невидимых «семян», из которых некоторые являются болезнетворными и вызывают заразные болезни. За десять веков до нашей эры профессиональные хирурги обезвреживали хирургические инструменты, проводя их через пламя, прокаливая на огне, обмывая горячей водой и соками растений. Об антисептических веществах рассказано и в Гиппократовом сборнике. И было все это за тысячелетия до открытий Пастера и Листера, до начала антисептической эры в медицине.

Идеи эти прочно забылись в период мрачного средневековья. Наука попала под контроль церкви, церковь опустила перед ней шлагбаум. Особенно тяжело отразилось это на развитии медицины и хирургии.

Как могла развиваться анатомия, если запрещено было вскрывать трупы? Как могла развиваться хирургия, если запрещено было врачам делать операции? Как могли развиваться идеи, если утратили свою основу — опыт?

До самого шестнадцатого века считалось, что хирургия сказала свое последнее слово, что будущее принадлежит внутренней медицине. На короткое время в эпоху Возрождения хирургия делает бросок вперед, идеи воскресают в головах людей, подобных Амбруазу Паре, появляются новые, еще более важные. Затем снова на два с половиной века хирургия останавливается в своем движении и лишь в девятнадцатом столетии делает могучий рывок и стремительно движется вперед, чтобы уже больше не останавливаться. И снова воскресают давние идеи, но уже на новой, научной основе…

Глава 3 Незнакомец по имени Разум

Есть вещи, к которым человек привык с детства, и мысль о том, что они некогда были неизвестны даже самым просвещенным умам, способна вызвать у него лишь снисходительно-недоуменную улыбку.

Слово «кровообращение» известно каждому из нас, и вряд ли кто-нибудь может вспомнить, в связи с чем оно было впервые услышано. Обычное слово, не вызывающее никаких вопросов, как «воздух», «тело», «жизнь». Между тем само это слово возникло в результате одного из величайших открытий медицины.

Вильям Гарвей родился в городке Фолькстоне (графство Кент в Англии) через шесть лет после того, как Амбруаз Паре чудом спасся в Варфоломеевскую ночь. В девятнадцать лет он получил степень бакалавра в Кембриджском университете, где изучал латынь, богословие, схоластику. И медицину.

Медицина… Жалкий намек на науку! Ни одного слова не услышишь от лектора, свежее тысячелетней давности. Постоянные ссылки на Аристотеля, философия которого искажена до предела: сначала труды его переводили с греческого на ассирийский, затем с ассирийского на арабский, наконец, с арабского на латинский.

Ссылки и цитаты из Гиппократа, Эразистрата, Галена — и ни одного факта, ни одного наблюдения, ни одного доказательства. Имена древних были освящены церковью, учения приняты на веру, и никто не смел подвергать их ни малейшему сомнению.

Лектор декламировал с кафедры:

— Тело человека, как учит нас Гиппократ, состоит из четырех элементов: воды, огня, воздуха, земли. Кровь вырабатывается из питательных соков и, в свою очередь, служит для питания организма.

— Аристотель учит нас, — говорит профессор в другой лекции, — что снабжение частей тела кровью подобно приливам и отливам. Этот великий муж прибегает к поэтическому сравнению: части тела подобны берегам моря, кровь — морской воде, и так же ритмично, как приливы и отливы, эта пурпурная жидкость приходит к частям тела и исчезает вновь.