Оставалось ждать донора.

Когда Дениз Дарваль на машине скорой помощи привезли в госпиталь Хроте-Схюр, было четыре часа дня второго декабря. Врачи принялись за ее реанимацию, хотя считали, что мозг безнадежно поврежден и спасти ее не удастся. Дениз дышала слабо и прерывисто, но когда подключили аппарат искусственного дыхания, вдох и выдох стали глубокими и равномерными.

Так продолжалось пять часов. Через пять часов ее перевели в отделение сердечной хирургии, которым заведовал профессор Барнард.

Иммунолог специальной группы Барнарда — группа уже год готовилась к подобной операции — определил совместимость крови и тканей потенциального донора и реципиента. По крови Дениз оказалась универсальным донором; по тканям — иммунологу удалось установить, что серьезной несовместимости между антигенами Дениз и Вашканского опасаться не приходится.

Тем временем было получено согласие отца погибшей на пересадку ее сердца для спасения человека, как сказал ему сам профессор Барнард. Еще Барнард объяснил отцу, что большего для спасения его дочери, чем уже сделано, сделать нельзя и что хотя она еще не умерла, но все равно что мертва.

Имел ли основание врач говорить так? Очевидно, имел: Дениз еще дышала, но только благодаря аппарату; сердце ее билось потому, что она «дышала» и в ее кровь вводили сердечные препараты. Она была организмом, в котором искусственно поддерживались жизненные функции; она стала бы трупом, если бы выключили приборы, поддерживающие дыхание и сердцебиение.

Их выключили. В двадцать минут третьего ночи на 3 декабря 1967 года дыхание Дениз Дарваль прекратилось, но сердце билось еще двенадцать минут.

Сразу же после этого Дениз Дарваль из донора потенциального превратилась в донора фактического: в сосуды мертвой Дениз ввели гепарин, чтобы предотвратить свертывание крови, и подключили аппарат искусственного кровообращения; он погнал кровь по телу, получая ее из полых вен и возвращая через аорту.

Человек был мертв, а ткани его оставались живыми. Сердце не пульсировало, но кровь бежала по сосудам. Когда хирурги вскрыли грудную клетку донора, к искусственному кровообращению подключили и само сердце.

Сердце должно было оставаться живым — мертвое, оно ничем не помогло бы Вашканскому.

В соседней операционной другая группа хирургов готовила реципиента. Она начала готовить его к пересадке за пятьдесят минут до того, как было прекращено искусственное дыхание у Дениз; за час и две минуты до того, как ее сердце дало последний удар…

Позже, уже после смерти Вашканского, Кристиан Барнард на пресс-конференции в Париже объяснял:

— Мы начали оперировать нашего пациента гораздо раньше, чем появилась уверенность, что удастся пересадить сердце. Мы рассчитывали, что, если у нас не будет сердца для пересадки, мы так или иначе сможем провести другую, паллиативную операцию, например удалить фиброзную часть сердечной мышцы. Вновь обдумывая реальность такого решения, уже с позиций сегодняшнего дня, мы приходим к выводу, что подобную операцию нам все равно не удалось бы произвести, так как разрушенная часть мышцы оказалась слишком обширной. Но мы были готовы, вскрыв грудную клетку Вашканского, ждать, если понадобится, час и больше.

Могли бы «воскресить» Дениз Дарваль, если бы она попала в другую больницу, где никто не собирался производить трансплантацию сердца? Если бы в госпитале Хроте-Схюр не находился согласившийся на такую трансплантацию пациент? Если бы группа профессора Барнарда целый год не готовилась к восхождению на хирургическую вершину? Если бы реанимация в отделении скорой помощи не прекратилась всего через пять часов? Если бы в отделении сердечной хирургии в 2.20 ночи искусственное дыхание не было прервано?

Если бы, если бы, если бы…

Никто не может ответить на эти вопросы.

Но…

За пять лет и одиннадцать месяцев до того дня, когда безвестный кейптаунский врач Кристиан Барнард мгновенно и навсегда вошел в историю хирургии, 7 января 1962 года, на другом конце земного шара, неподалеку от Москвы, произошла автомобильная авария.