Заметьте, судебный процесс возбуждается не для того, чтобы впредь неповадно было хирургам без разрешения родственников использовать сердце умершего человека, а для того, чтобы получить с хирурга деньги. 140 000 долларов. Что это? Стоимость человеческой жизни? Или цена (кем установленная?!) сердца человека? Или неожиданный, с неба свалившийся изрядный доход для семьи несчастной африканки?

Говорить о компенсации морального ущерба не приходится: религия и чувства здесь не при чем, иначе иск не был бы выражен в деньгах. Оставляя в стороне вопрос о том, злоупотребил ли своим правом профессор Барнард, можно с уверенностью сказать, что семья Эвелин Джэкобс, а может быть, стоящая за ней религиозная секта, своими правами безусловно злоупотребила.

И вообще, существуют ли такие права? Кто является собственником трупа и его органов? Кто имеет право давать разрешение на изъятие их, и нужно ли такое разрешение испрашивать? Имеет ли право человек при жизни завещать свое тело для использования его после смерти? За плату, получаемую после составления завещания, или безвозмездно?..

Это тот случай, когда наука направляет законодательство, вызвав к жизни ситуации, никогда прежде не имевшие места, а потому не предусмотренные законом. Однако ответы на поставленные наукой и практикой вопросы требуют строжайшего юридического обоснования.

Коль скоро кейптаунский суд принял дело к слушанию, он тем самым признал право семьи на тело Эвелин Джэкобс. Более того, можно считать, что суд признал законным самый факт «вещной стоимости» сердца. Отсюда можно сделать косвенный вывод: сердца, необходимые для пересадки, покупаются за деньги. Тот, кто имеет право на «владение трупом», имеет право продать его органы… Семья не требует «возвращения» сердца, как это сказано в заявлении, но ведь из этого следует, что она могла бы его востребовать как свою собственность и что врач, пересадивший сердце, должен был бы его вернуть.

Разумеется, все это абсолютно нереально — ни один суд в мире не способен вынести подобное решение. Но чисто теоретически оно возможно.

Для советских людей это звучит дико и чудовищно. И не только это…

Надеясь на эрудицию читателя, на его знакомство с историей развития человечества, я старалась не повторять общеизвестное: любая наука и каждая ее отрасль неразрывно связаны с процветанием всех других наук, а их процветание, в свою очередь, с социальными, экономическими и политическими установлениями общества. Но сейчас я хочу воспользоваться правом на авторские отступления и немного порассуждать — об экономике и науке, о хирургии и социальном строе.

Скальпель всегда остается скальпелем; при любой общественной формации. Скальпель — как отвлеченное понятие. Но стоит ему стать инструментом, попасть в руки хирурга, как он утрачивает свою кажущуюся «аполитичность». В руках хирурга, вне зависимости от его одаренности, скальпель может служить исключительно для лечения человека, а может стать источником обогащения врача. И не вините меня в грубой примитивности — я просто хочу напомнить то, о чем мы часто и надолго забываем: за словами «купля-продажа» может скрываться человеческая жизнь.

Знает ли хоть один советский человек, бывший или могущий стать пациентом хирургической больницы, во что обходится государству каждая, даже самая незначительная операция? Сколько стоит труд врача, амортизация аппаратуры, инструменты, донорская кровь, лекарства и многое другое? Беру на себя смелость утверждать: нет, не знает. Ни у нас, ни в других социалистических странах больной не ведет подобных подсчетов. Да и зачем ему они? В больнице с ним обсуждают совсем другие вопросы: в какой степени необходима ему та или иная операция, сумеет ли она восстановить его силы и работоспособность, согласен ли он доверить свое тело хирургу.