Но в наших краях туристов нет, руки не дошли (вернее, их ноги), а места у нас — хоть сразу на открытку и в миллионный тираж!

Сколько мест прекрасных пройдем мы, сколько увидим! Немножко грустно, что к нашей радости никто не сможет приобщиться: ведь такого ручья больше нет нигде, такой сопки больше нет нигде, и такого заката, который был вчера, больше уже не будет…

4. Глава первых дней

Старики говорят, что такое холодное лето было двадцать лет назад. В этом году лед не ушел, и море не было чистым. Льды лежат до самого горизонта, а ведь уже конец июля, лето на исходе. Все ледоколы пришли в Чукотское и Восточно-Сибирское моря. Караваны зажаты льдами. Команды играют на снегу в футбол. Охотятся на нерпу. Глазеют на редких гостей — белых мишек. А мы идем по берегу на запад.

Этот поход странен тем, что заблудиться невозможно. Как бы ни петляла береговая полоса, справа всегда Ледовитый океан. А это значит, сколько бы ты ни шел, всегда куда-нибудь придешь, где есть люди.

В любом походе самые трудные дни — первые. Надо, чтобы плечи притерлись к рюкзаку, чтобы спина привыкла к его тяжести, чтобы ноги и твоя обувь привыкли к той земле, по которой идешь, надо, чтобы выработалась постоянная, зависящая от рюкзака походка и скорость движения, зависимая от работы, которую выполняешь в пути.

Рюкзаки у нас тяжелы сверх всяких норм. Потом, когда кончится хлеб и первые консервы (их мало, но это груз), станет чуть легче, а сейчас, когда скатываешься вниз по снежному склону береговой террасы, очень трудно встать: рюкзак тянет назад. Самостоятельно надеть рюкзак невозможно, мы помогаем друг другу. На груди в качестве противовеса каждый располагает что-нибудь основательное. У меня — палатка и карабин. У Виталия — ружье и лодка. А у К. — спальники и весла.

Все мышцы от непривычки первые дни ноют. Болят руки, ноги, ягодицы.

Конец июля, идет снег.

Дичи пока мало. В разводьях между льдинами резвятся утки-морянки. Я снял из карабина одну. К. — из дробовика вторую. Обед готов.

— Что касается походов, то мне очень нравятся привалы, — делаю оптимистическое заявление Гольцеву.

Виталий устал. Он очень долго петлял на лодке между льдин и, судя по глазам, отчаянно хочет есть.

Все время встречаем медвежьи следы. Следы ведут во льды океана — это белый мишка, умка. Очень хочется его сфотографировать. Кинокамера у Виталия всегда наготове, у меня тоже наготове… карабин.

Однажды вечером встречаем человека.

Неописуемая радость, когда на пустынном берегу встречаешь вдруг человека.

Пастух-чукча довольно сносно говорит по-русски, от него узнаем, что до Куэквуня — самой большой реки, которая будет на нашем пути, — тридцать пять километров.

Мы прощаемся и решаем идти еще час, а потом сделать привал.

…Ребята ставят палатку, а я разжигаю костер. Должность ответственного за огонь лежит на мне. Ребята дрожат, от холода зуб на зуб не попадает.

Суп пьем кружками. На четвертое — чай в неограниченном количестве и по два кусочка сахара. Потом табак — в достатке.

Ложимся спать в середине ночи. Виталий привязывает свечку к веслу, которое заменяет стойку в палатке, носовым платком. Стало хорошо.

Виталий делает записи в дневнике. Я тоже.

Разжигаю костер из одного бревна, и мы расходимся по квартирам. К. — в персональный спальный мешок, мы с Виталием — в коммунальный. У нас двуспальный, один на двоих.

Из дневника Виталия Гольцева: «Покинули ярангу Топыто. Старик добрый и тихий. По сведениям Топыто и Титалина, моржи тут бывают в редкие годы. Нерпы тоже мало. Их сосед Коптыле добыл немногим более сорока и ходит в передовых.