— Не надо, — говорит Виталий.

Я ставлю карабин на предохранитель.

— Хорошо, лучше у Пяти Холмов…

Если мы начнем сейчас охоту, много времени уйдет на то, чтобы надуть лодку, съездить за птицей, снова спустить лодку, упаковать ее… А нам надо выполнить план сегодняшнего дня. И еда у нас есть, не надо быть жадным.

Мы идем к маяку.

Я думаю о том, что мы еще многим нашим вещам не знаем названий.

Как назвать это, когда ноет спина, болят ступни, ты борешься с отчаянием при виде бесконечных километров: когда паек на целый день ты раскладываешь по щепотке; когда тебе в палатке под свист холодного ветра и нескончаемую дробь дождя снятся сапоги, сами идущие по тундре, и нерпа, большая нерпа-крылатка, которую так и не удалось убить днем, хотя и лазил за ней по торосам и прыгал через разводья…

Мы идем к маяку.

Я рад, что у меня надежный товарищ. Я знаю, еще много лет мы будем вспоминать этот поход и, если когда-нибудь нам что-то надо будет сделать, никто из нас не будет сомневаться в правильности поступка другого, потому что мы верим друг другу сейчас.

Мы идем к маяку.

Так спешишь к любимой женщине после долгой разлуки.

Сначала бежишь, и в голове у тебя ни одной связной мысли, потом замедляешь шаг и закуриваешь, и думаешь о том, что вот все кончилось, разлуки нет, и будто ее не было, и ты знаешь тысячу выражений ее глаз, и ты знаешь, что будет тысяча первое, которого ты еще не видел, и будут слова, простые и неожиданные, и будет так хорошо, что ты и не представляешь…

Виталий улыбается своим мыслям. Не слишком ли рано мы думаем о встрече после разлуки?

Нет. Просто нам очень хорошо — появилось второе дыхание. Мы втянулись в работу, значит, мы ее сделаем.

Подходим к маяку, и нас никто не встречает. Маяк бездействует. Подсобка завалена непригодными батареями.

Дом невдалеке закрыт на доску.

Мы вынимаем доску из ручки двери и входим.

Две железные койки завалены шкурами. Железная печь. Банки, утварь. В коридоре пара ржавых капканов.

Сундучок без замка. Открываем. Там куски шкур, оставшиеся после шитья, моток ниток, большая железная банка, куски материи.

Открываем банку.

На лице Виталия плотоядная улыбка. Ура!

В банке крупа. Перловка-сечка. Надо же — такое везение! Виталий очень соскучился по каше.

Пока он возится с печкой, я бегу за водой. Но в океане вода соленая. Рядом в болоте — тоже. Ни реки, ни ручейка. Может, поэтому избушка на лето брошена?

Ухожу в тундру и набираю воды из маленькой лужицы.

…Вещи многое могут рассказать о человеке. И многое может рассказать отсутствие вещей.

Здесь жили муж и жена, чукчи. Детей у них не было Уехали они отсюда зимой, не дожидаясь весны.

Почему зимой? Потому что в доме нет вещей, нужных зимой. Нет нарты. Нет капканов — два ржавых не в счет. Нет собачьей упряжки. Нет сетей на нерпу и деревянных рам к сетям. Нет ни одной закидушки и ни одного ремня.

Мы варим полный котелок каши. Масла у нас много, а кашу маслом не испортишь. У нас пир. Мы оставляем записку хозяевам избушки с благодарностью за кашу и с извинением за то, что у нас нет ничего, чем бы мы могли поделиться.

И мы оставляем свои адреса. На всякий случай — ведь мир тесен, это знают все.

Мы прощаемся с маяком, с избушкой и очень уверенно идем к Пяти Холмам…

Кончается июль. Льды в океане — до горизонта. У Пяти Холмов — яранга. Выскакивают собаки и от удивления не знают, как себя вести. Они очень давно не видели чужих людей. Сбрасываем рюкзаки у яранги и входим. Раннее утро, и хозяева еще спят.

Но вот открывается полог, и выглядывает голый Эвугье — хозяин яранги, глубокий старик.